Все утро он был взвинчен, и вот теперь ни за что ни про что, так вот, из мелочной мстительности обидел Марфина.
— Знаешь что, Федь… — у Павлика дрогнул голос. — Ты на меня не сердись. Я тебе привезу эспандер. Рижский, на стальных пружинах.
— Да ладно уж…
Павлик стоял у окна вагона, глядя на проплывающие мимо захламленные дворики городской окраины, и, когда ошалело загрохотали железные фермы моста, подумал: прав Марфин, прав — все пути, в конце концов, проходят по земле. Остальное мираж — игра света, причуды воображения.
Вспомнил растроганное, непривычно размягченное лицо Марфина, дрожащую губу с бусинками пота, и ему стало жаль приятеля, который побежал за мороженым, да так и не успел, не вернулся к отходу поезда…
Вагон был полупустой, весь пронизанный светом, наполненный запахами весенней зелени.
Владелец чемоданов стоял в раскрытой двери соседнего купе, морщился, щурился, что-то показывая глазами. Опять, что ли, помощь понадобилась?
Нет, оказывается, он приглашал Павлика в свое купе: тут совсем свободно, пускай занимает полку — какая разница, где ехать? Вдвоем веселее, а с проводником можно договориться.
На столике, на бумажных салфетках была разложена дорожная снедь и стояли две бутылки черного пльзеньского пива. Павлик сел у двери и, не глядя на столик, потянул носом: паштет, сыр и, кажется, домашняя свиная колбаса…
— А мне ваш товарищ не понравился, — сказал сосед, разливая пиво в бумажные стаканчики. — Какой-то заносчивый.
Павлик отхлебнул глоток пива, посмотрел на гостеприимного попутчика. Привлекали его глаза: широко расставленные, зоркие, с коричнево-золотистыми искорками в темных зрачках. И пушистые черные ресницы, не мужские, а совсем как у Павликовой племянницы-первоклашки.
— Нет, — сказал Павлик, — Вы ошибаетесь. Он не заносчивый, он принципиальный. Непримиримый.
— Любопытно, — сказал сосед, вытирая большим клетчатым платком лысину.
«Странно, — подумал Павлик, — как он вытирает лысину: от правого уха к макушке, оттуда к левому виску, будто переставляет шахматного коня. А это ход ладьей — со лба прямо на затылок».
— Вы, наверно, шахматист?
— Немножко, — сосед снова наполнил стаканчики. — Угощайтесь. Паштет из куриной печенки домашнего фирменного производства. Мое любимое блюдо. А вот — селедка по-гречески.
— Спасибо, — сказал Павлик. — Я лучше возьму вот этого вяленого бычка. Так вы, значит, не шахматист?
— Да нет же! Если вы хотите предложить мне партию, то я заранее пас. Партнер я никудышный.
— А кто же вы по профессии?
— Я музыкант, если это вас так интересует.
Признаться, Павлика это действительно интересовало. В этом маленьком мускулистом человеке было что-то такое, что вызывало острое любопытство. В нем что-то не стыковалось: инвалид — и прекрасно тренированное тело, подобострастие на перроне — и самоуверенность сейчас. Потом эти громоздкие желтые чемоданы…
Павлик чувствовал себя лопоухим щенком, которого сунули носом в свежий «говорящий» след, а затем приказали: ищи сам. И азартно, и любопытно, и ни черта непонятно.
— Музыка — это хорошо, — сказал Павлик. — Рояль, скрипка, всякие там валторны…
— Между прочим, я музыкант-эксцентрик. Что это такое? А вот, пожалуйста.
Он постучал вилкой по бутылкам, граненому стакану, никелированной стойке настольной лампы, даже по оконному стеклу. Прислушался, долил в стакан пива и снова прошелся вилкой. Прозвучали первые такты «Полюшка-поля». Потом взял у Павлика расческу, обернул ее бумажной салфеткой и стал весело наигрывать, не хуже чем на губной гармошке.
Но Павлик хмурился: ничего особенного. Циркач. К тому же бывший. Инвалид третьей группы по причине производственной травмы — сорвался с трапеции во время репетиции. А когда они официально познакомились (встали, с достоинством, как какие-нибудь дипломаты, пожали друг другу руки), Павлику и вовсе сделалось скучно. У попутчика оказалось заковыристое имя-отчество Валиэнт Захарович. «Черт те что, — подумал Павлик, — чуть ли не Валет, да только валеты лысыми не бывают».
И все-таки он ошибался — Валиэнт Захарович оказался забавным человеком. Он умел говорить ярко, красиво, увлекательно. Но это выяснилось только после третьей бутылки пива.
Потом у него были потрясающие жесты. Валиэнт Захарович вскидывал руку ко лбу, изящно скользил ладонью над лысиной, над самой макушкой рука взлетала вверх и оттуда сабельным ударом рассекала воздух вниз, влево и вправо. Если вниз, то за этим следовал неожиданный, прямой и острый, как лезвие штыка, вопрос: