Из этого я сделал вывод, что Дзержинский уже обладает каналом связи, по которому он поддерживает контакт с „волей“.
Получив „папироску“, „Астров“ передал ее нам; была сделана копия с письма Дзержинского „сестре“, затем „папироску“ вернули нашему сотруднику.
За „Астровым“, когда его „везли“ в Судебную палату, было поставлено тщательное наблюдение; он сделал все, как и предписывал Дзержинский, однако филерам — что весьма странно и мистериозно — не удалось установить личность человека, поднявшего „папироску“.
Следствие по этому поводу ведется.
Прилагаю копию текста письма Дзержинского „сестре“.
„Дорогая, когда я последний раз тебя видел, ты обещала узнать все, что можно, о толстяке [6].
Судьба нашего толстого любимца так тревожит меня! Ведь его невинные шалости могут принести беду десяткам окружающих его юношей… Не пугай его, не вздумай говорить с ним, взывая к здравому смыслу: шалуны [7], ступив раз на стезю забубенной жизни, вспять вернуться не могут. Если бы ты написала мне что-то о нем, я бы, возможно, — посоветовавшись с моими соседями по несчастью, людьми высоко интеллигентными и многознающими, — мог дать тебе какой-то совет даже из этого ужасного, сырого, уничтожающего человека каземата… Думаю, что ты уже получила ответ от Влодека [8], он подобен лекарю, знает исток и пересеченность всех недугов. Можешь сослаться на меня, хотя, думаю, моя фамилия ему не очень-то понравится, ибо он всегда враждовал с моими друзьями…
Пошли ему фотографию дяди Герасима [9], нашего кучера. Я бы тоже хотел получить фотографию дяди Герасима, чтобы затем отправить ее Анджею [10].
И пожалуйста, не страшись за меня. Несмотря на ужасные условия в Десятом павильоне, я чувствую себя неплохо, ибо знаю, что обвинять меня не в чем. Судить за идею? Возможно ли такое в двадцатом веке?! Хотя в нашей империи возможно все. Но это ненадолго. Все трещит и рушится, дни террора сочтены, так или иначе. Мысль бессмертна — в отличие от плоти.
Целую тебя, моя бесценная сестрица [11], целуй братьев и деток.
Береги себя, мой верный и нежный друг.
Ты всегда в моем сердце.
Твой Юзеф“.
Не правда ли, милостивый государь Нил Петрович, на первый взгляд это письмо не представляет следственного интереса? Однако, вчитываясь в него, я подумал, отчего Дзержинский подписывает письмо сестре, примерной католичке из вполне консервативной семьи, относящейся к преступной деятельности брата с осуждением, своим революционным псевдонимом?
Оперативная работа, проведенная со знакомыми Альдоны Эдмундовны Дзержинской-Булгак, подтвердила, что ей совершенно неизвестны псевдонимы брата, под которыми тот скрывался в подполье.
Мы продолжаем расследование, но я считаю целесообразным уже сейчас, не дожидаясь более полных результатов, проинформировать Вас о произошедшем, полагая, что „толстяк“ и „Герасим“ вполне могут принадлежать к числу особо опасных преступников, как и некая „сестра Юзефа“.
Вашего превосходительства покорный слуга
Отправив это письмо, Павел Павлович Заварзин, начальник варшавской охранки, не мог предположить, какую реакцию оно вызовет в Петербурге, оказавшись на столе директора департамента полиции Максимилиана Ивановича Трусевича.
…Как всякий ветреный человек легкого характера, Трусевич думал легко и быстро, был доверчив и тянулся к тому хорошему, что порою придумывал для себя в собеседнике: «Чем больше в мире будет выявлено добра, тем легче объяснить заблудшим, на что они замахиваются и чего могут лишиться».
Именно эта его черта, а также хлестаковская склонность щегольнуть осведомленностью обо всем, что творится в смрадном революционном подполье, у нынешних «Бесов», в свое время поставили его карьеру на грань краха, и виновником этого возможного краха был именно полковник Герасимов.
Дело обстояло следующим образом: из-за Азефа, предложившего ЦК социалистов-революционеров приостановить акты на время работы Думы, идеалисты партии пошли на раскол, объявив о создании группы «максималистов» во главе с крестьянином Саратовской губернии Медведь-Соколовым, истинным самородком, человеком с хваткой, лишенным страха и фанатично преданным идее террора.
10
А. Е. Турчанинов, быв. чиновник варшавской охраны, перешедший к революционерам. (Прим. авт.)