Доминиканец покопался в бумагах и прежним ласковым тоном спросил:
- Разве не ваши слова записаны в протоколах? Вы признавали и богохульство, и мужеложство...
- Разве я это признавал? Спрашивала пытка, отвечала боль, - горько ответил шевалье де Мильи.
Двое в красных шапках подтащили его к "креслу ведьмы", привязали, и один из палачей взял с жаровни раскаленные щипцы, закатал рукав грязной, некогда белой - такой же, как у монсеньёра де Моле - рубахи с крестом напротив сердца, и сжал щипцами все еще могучую руку рыцаря.
Резко и отвратительно запахло паленой плотью, кожа под щипцами покраснела, пошла волдырями, лопаясь и стремительно чернея, и обнаженное мясо взялось сукровицей...
- Гийом Эмбер... каналья... ты послан дьяволом, чтобы уничтожить Орден, - выдохнул шевалье де Мильи, содрогаясь от боли. - Я никогда не признаю твою клевету истиной... Орден свят, слышишь? Господи, пошли мне тело из камня, чтобы не бояться пыток этих негодяев! Господи! - закричал он.
В "железной деве" плакал, слыша его крики, слепой старик - монсеньёр де Моле.
Гийом Эмбер поджал губы, кивнул одному из палачей - тот окатил шевалье де Мильи водой из ведра, но рыцарь не шевельнулся. Его открытые глаза уже не выражали ни боли, ни гнева.
На тамплиерской часовне, находившейся неподалеку, приоткрыла каменные веки горгулья...
...Оля открыла глаза, тряхнула головой.
- Ну и сон, - пробормотала она под нос и погладила горгулью. В то, что душа замученного тамплиера могла переселиться в статую, Оля, конечно, не верила, но статуя казалась ей и впрямь живой. И вдруг что-то заставило Олю насторожиться.
В особняке осталась она одна. Домработница по вечерам уходила домой, а охранялся дом с помощью автоматической системы. Так что же за шаги и стуки в комнатах? Собака? Но ее отец не любил животных.
Оля спустилась с крыши по пожарной лестнице и заспешила в дом.
- Ага, хозяюшка, - послышался злорадный мужской голос. Оля вскрикнула, шарахнулась. В особняке она еще ориентировалась плохо... где же телефон? Или тут сигнализация? - панически думала она, но ее уже схватили, стиснули. Оля отчаянно пыталась вырваться, но где ей, невысокой и хрупкой девушке, было справиться с крупным матерым мужчиной? Второй, помоложе, весело хихикнул:
- А сейчас хозяюшка нам скажет, где ее папочка хранит свои наличные, и что тут еще можно унести, не напрягаясь! Скажет, скажет. У меня девочки все сговорчивые!
В холле особняка еще горел камин - настоящий, не электрический, и сейчас Оля мысленно обругала эту причуду отца. Потому что молодой бандит засунул в пламя каминные щипцы... подержал... вытащил... Оля охнула и часто-часто задышала, не в силах поверить в происходящее, а бандит уже поднес раскаленные щипцы к ее руке, и резкий запах паленой плоти - совсем как там, в подвалах инквизиции - разнесся по холлу. Свой истошный крик Оля услышала как бы со стороны...
Огромные крылья взметнулись, сложились, чтобы пройти в дверь - и снова взметнулись, сбивая молодого с ног. Могучие каменные лапы наступили на грудь и на голову бандита - под ними что-то хрустнуло, череп бандита сложился, как игрушка лего, и по полу стала расползаться кровавая лужа. Старший бандит выпустил Олю, отступил, широко раскрыв рот - он пытался крикнуть и не мог.
Удар крыла раскроил ему череп.
Оля в слезах бросилась горгулье на шею. - Спасибо... спасибо... мерси... месье шевалье... ШЕВАЛЬЕ ДЕ МИЛЬИ!