Занавес толчками полез наверх.
Зрители ахнули, увидев наставленные на них винтовки и обрезы. Дико закричали бабы. Кто-то захлопал было — подумал, что началось представление, — но тут же осекся.
— Браты! Други! Пришел час свободы! — звучным голосом сказал Охрим. — Кто встанет с места, тому пулю в лоб!.. Сердюк, бросай оружие!
Сжимая окостенелые пальцы, Искремас стоял у кулис. Его триумф, его праздник снова обернулся позором и несчастьем. И вдруг артиста осенило.
Схватив плотницкий топор, он стал рубить веревки, державшие занавес.
— Товарищи! — кричал он прерывающимся голосом. — Не бойтесь их. Не бойтесь!.. Нас больше!..
Последний удар топора — и тяжелый занавес рухнул вниз, а Искремас, подхваченный веревочной петлей, взлетел высоко над сценой.
Занавес накрыл собою пулемет, столпившихся на сцене людей и декорацию.
Под тяжелым пологом заметались бандиты. Вся эта бесформенная груда вздрагивала и хрипела, словно издыхающее чудище. Трещали, ломаясь, деревянные ребра, ослепший пулемет выплюнул огненную очередь и подавился.
В одном месте крепкая ткань затрещала, пропоротая ножом. Из дыры в занавесе показался Охрим. В руке у нет был наган.
— На ж тебе, черная душа! — выдохнул он.
Ударил выстрел, и Искремас полетел вниз на взбугрившийся холмом занавес.
Он скатился по этому холму к самой рампе, прижал скрюченные пальцы к груди, а когда откинул руку — на белой рубашке против сердца расползлось красное пятно.
Председатель ревкома нашел Охрима мушкой маузера, выстрелил два раза, и писарь, дернувшись, затих.
— Сдавайтесь, злыдни! — заорал Сердюк во всю глотку и кинулся на сцену. За ним побежали бойцы-чоновцы и те из зрителей, что были посмелее.
Захлопали выстрелы, но, собственно, бой был уже выигран. Бандитов вытаскивали из-под занавеса, словно раков, запутавшихся в неводе.
А в стороне билась, кричала над телом Искремаса Крыся.
Эпилог
Мертвый Искремас лежал в ризнице на покрытом красным сукном столе. Рядом сидела застывшая от горя Крыся. Из-за окна доносились стук молотка, жиканье рубанка: это делали гроб для Искремаса.
Тут же поблизости, возле пожарной помпы, умывались кавалеристы. Голые до пояса, здоровенные, они смеялись, плескали друг на друга водой, фыркали, как их лошади. А в струе, бившей из помпы, дрожали маленькие радуги — будто на картинах покойного маляра.
Стругая гробовую доску, боец-чоновец рассказывал собравшимся вокруг слушателям:
— Тогда он как скажет им словами: умрите, гады! И вся банда полегла, будто шашкой порубанные… А наши воодушевились свыше всякой меры, полезли один на десятерых. Но у них от его голоса уже и дух вон, трясение в жилах — бери голой рукой, как бабу!.. Вот какой был артист!
Через окно Крыся слышала этот рассказ. Девушка заплакала сперва тихонько, потом громче, громче, потом стала биться головой о край стола. В безнадежном отчаянье она выкрикивала снова и снова:
— Я не буду жить!.. Я не буду больше жить!..
Вдруг Искремас зашевелился и приподнялся на локте.
— Крыся, — сказал он тихо и жалобно. — Перестань… Ну, перестань, я не могу этого слышать!..
Девушка задохнулась криком и рухнула на пол как подкошенная. Искремас слез со стола, взял Крысю на руки и стал осторожно дуть ей в лицо. Девушка открыла глаза, но тут же в ужасе снова закрыла.
— Крыся! — уже раздраженно сказал Искремас. — Не дури!
— Вы немертвый?
— Но ты поверила.
— Так вас не вбили?
— Но все поверили!
— А это? — тронула она красное пятно на его рубашке.
— Вишня, — вздохнул Искремас. — Раздавленная вишня.
Но Крыся все равно не могла понять.
— Вы ж были весь холодный!
— Да, правда, — сказал артист с некоторым даже удивлением. — Я представил себе, что я мертв. Я так ярко представил себе… — Он не стал досказывать, а схватил Крысю за руку. — Крыся! Какой это был день!.. Спектакль-то получился! Все, о чем я мечтал, — зрители на сцене, жизнь врывается в действие. И такая блистательная смерть под занавес!..
В этот момент за дверью раздались громкие мужские шаги.
В панике Искремас взобрался на свой смертный одр, вытянулся и закрыл глаза.
В комнату вошел председатель ревкома.
Товарищ Сердюк подошел к Крысе, неуклюжей ласковой рукой погладил ее по волосам.
— Эх, дивчинка, дивчинка… Плохие дела, — покачал головой председатель. — Мало, мало я его уважал… А не погибни он, лежать бы нам штабелем, с голыми пятками. Вот действительный факт, что искусство может творить чудо. — Он грустно посмотрел на Крысю и добавил: — Замечательный был артист! И мы его будем хоронить с почестью.