Через несколько минут, выскочив с совещания, генерал Варлимонт заметил помощника Йодля, который энергично разговаривал по специальному телефону, подсоединенному к далекому подземному командному пункту в Марживале. «Фюрер, — с отчаянием в голосе говорил молодой офицер, — хочет знать: горит ли Париж?»
Париж, так быстро ускользавший из рук Гитлера, изобиловал уже разительными контрастами. На одном углу улицы толпы набрасывались на освободителей города, обезумев от восторга. На другом, среди дыма, свистящих пуль и неразберихи, эти же самые освободители приступали к выполнению своей задачи — медленно и зачастую с большими потерями ликвидировали опорные пункты Хольтица. На углу улицы рядом с Люксембургским дворцом лежало уже осыпанное цветами тело неизвестного американского рядового, который отправился вместе в Филиппом Дюплеем сводить счеты с танками Вилли Линке. Метко посланная пуля раскроила ему голову в нескольких ярдах от цели.
Неподалеку пара полугусеничных машин на бешеной скорости неслась по краю Марсова поля к Эйфелевой башне. Экипажи двух машин из полка спаги с гиканьем и лязгом гусениц катили к башне, словно возницы соревнующихся римских колесниц.
Несколько секунд назад, когда обе машины одновременно вырулили на аллею Адриенн-Лекуврё, их водители — капрал Пьер Лефевр и рядовой 1-го класса Этьен Крафт — бросили друг другу вызов: ужин в «Максиме» для экипажа, который окажется под башней первым. На время забыв о войне, экипажи двух огромных машин сломя голову помчались к башне. Проскакивая под ее опорами со скоростью 30 миль в час, Крафт подумал: «Бог мой, а что, если она заминирована?» Но тут же понял, что это не так и издал победный клич: гонку выиграл он.
Высоко над головой рядового 1-го класса Этьена Крафта внутри самой башни другой человек тоже участвовал в гонке. Его легкие разрывались, ноги ныли. Под мышкой он тащил тяжелый узел, перевязанный бельевой веревкой. Это был французский флаг. Впереди, сквозь ажурную металлическую сетку пожарник капитан Сарниге видел перед собой карабкающиеся фигуры двух людей, которых он пытался обогнать на пути к вершине Эйфелевой башни. Сарниге знал, что они тоже несли трехцветный флаг, чтобы установить его на самой макушке башни. Почти теряя сознание от усталости, Сарниге преследовал их все 1750 ступенек к вершине, во второй раз совершая это изнурительное восхождение, которое он уже однажды проделал — в 7.30 утра 13 июля 1940 года, чтобы в последний раз спустить флаг.
Сарниге продолжал карабкаться за ускользающими силуэтами соперников. В голове стучало, ноги налились свинцовой тяжестью словно в дурном сне. Он нагнал их, когда до вершины оставалось менее 200 ступеней. С выпученными от напряжения глазами, слишком обессилившие, чтобы говорить, трое человек шли вровень друг с другом весь последний участок. На вершине Сарниге рывком выскочил вперед. Он выиграл свою гонку. Из свертка он достал флаг, собственноручно сшитый неделю назад, и поднял его на флагштоке самого что ни на есть символа Парижа. Флаг был сделан из скрепленных вместе трех старых армейских простыней. Одна была покрашена в розовый цвет, другая — в линялый голубой, а третья была бледносерой. Но это были французские цвета, и в полдень 25 августа 1944 года флаг был вновь там, где ему и надлежало быть, — на вершине Эйфелевой башни.
6
«Ауген гераде аус! Смирно!»
При этих резких словах, прозвеневших под сводами обеденного зала, офицеры застыли по стойке «смирно». В комнату вошел Дитрих фон Хольтиц, затянутый все в тот же светло-серый мундир, который был на нем 19 дней назад во время встречи с Адольфом Гитлером; на шее его висел «железный крест», монокль с надменной суровостью поблескивал из глазницы. Торжественно и грузно он проследовал к своему обычному месту за столом. Несмотря на то, что на его лице читалась усталость, Хольтиц был аккуратен и подтянут. Он только что побрился и принял ванну, прежде чем надеть эту форму, чтобы в последний раз сыграть роль немецкого генерала.
Когда Хольтиц подошел к столу, полковник Яй попросил его не занимать свое обычное место — спиной к окну. «Нет, — мягко сказал Хольтиц, — сегодня я тем более сяду на свое обычное место». Генерал сел, и в этот момент часы в обеденном зале коротко пробили час дня.
Для капитана Жака Бране, тридцати лет, и двухсот его подчиненных, собравшихся на площади Шатле менее чем в одной миле от «Мёриса», час дня был временем наступления. Бране, решительный, с суровым голосом ветеран 2-й бронетанковой дивизии, получил приказ захватить немецкого генерала, сидевшего в обеденном зале отеля. Бране разделил своих людей на три группы. Первую он направил вдоль набережной Межиссери и далее через изящные проходы в боковых строениях Лувра, в сад Тюильри. Вторая группа должна была пройти мимо элегантных витрин на улице Сент-Оноре до Вандомской площади и оттуда штурмовать «Мёрис» с тылу. Третья группа, возглавляемая им самим, пойдет прямо через 130-летнюю аркаду улицы Риволи мимо Министерства финансов. Бране решил войти в штаб командующего округом Большого Парижа через парадную дверь.