Но у большинства не было возможности избежать тяжкой и унизительной процедуры, которой до них на улице Риволи подвергся командовавший ими генерал. Сержанту Рудольфу Рейсу из военной полиции, который пять дней назад объявлял по городу о перемирии, пришли на ум телеги Французской революции, когда грузовик 2-й бронетанковой дивизии вез его к Префектуре полиции сквозь воющую, угрожающую толпу.
На площади Шатле младший капрал Пауль Зейдель стал свидетелем зрелища, показавшегося ему еще более тяжким, чем его собственная участь. Конвоиры специально остановили его, чтобы он не пропустил этой картины. На площади были выстроены около 20 девушек с обритыми головами, голые по пояс, с намалеванными на груди свастиками. На шее у каждой висела надпись: «Я спала с бошами».
Бывало, что не жалели и раненых. Жак д’Этьен, наводчик «Лаффо», очнулся в санитарной машине, увозившей его в госпиталь Сент-Антуан, и обнаружил рядом с собой лежащего без сознания раненого немца. Д’Этьен дотянулся до него и задушил. Затем сорвал с его кителя немецкий «железный крест» и сунул себе в карман. Через несколько минут этот трофей чуть было не стоил ему жизни. В приемном покое госпиталя сестра приколола крест на его одеяло. Валившийся от усталости хирург, решив прооперировать вначале своих соотечественников, шел между рядами носилок, цедя сквозь зубы «бош, бош, бош», если видел раненого немца. Увидев у д’Этьена «железный крест», он вымолвил «бош» и прошел мимо. Француз, уже впадавший в беспамятство, при этих словах попытался приподняться. «Я — бош? — вскрикнул он. — Да вы с ума сошли!»
Но среди тысяч немцев, взятых в плен в этот солнечный день, самая печальная участь ждала офицеров из штаба коменданта Большого Парижа. Для этих людей, символизировавших оплот нацистской тирании, угнетавшей город четыре года, народ Парижа приготовил особую пытку. На всем их пути толпа выла, плевалась, прорывалась через кордоны бойцов ФФИ, чтобы разодрать на них форму, ударить дубинкой, лягнуть в голень.
В середине длинной колонны граф Данкварт фон Арним, несмотря на наброшенную на плечи шинель, чувствовал озноб, глядя на толпу, и вспоминал несколько строк, прочитанных им накануне вечером, о резне, учиненной в Варфоломеевскую ночь. Арним был уверен, что умрет. Отчетливо и ясно представляя свою смерть, он повторял про себя: «Мне придется заплатить за все наши преступления здесь». Чтобы освободиться от этих мыслей, молодой аристократ заставил себя думать о чем-нибудь приятном. Посреди этой визжащей толпы, только что вырвавшей из его рук маленький саквояж, Арним думал о широких просторах своего родового поместья в Бранденбурге, где он еще мальчиком охотился на диких кабанов и оленей.
Его мечты были прерваны появлением орущего человека в голубом берете, прорвавшегося в их ряды. На секунду француз задержался перед Арнимом, выкрикивая что-то и размахивая пистолетом, после чего нацелил его в голову ближайшего немца и выстрелил. Это оказалась голова капитана Отто Кайзера, профессора литературы из Кёльна, который накануне показал Арниму плакат Роля с надписью «Каждому по бошу». Арним побелел и почувствовал подступающую тошноту, заглянув в умоляющие глаза своего умирающего друга. Он задержался, и боец ФФИ прикладом ружья предложил ему двигаться дальше. Арним осторожно перешагнул через тело Кайзера. «Следующая очередь моя», — подумал он.
11
Шарль де Голль, молчаливый и неулыбчивый, спешил на рандеву с историей в открытом черном «отккисе». По мере того как машина преодолевала последние мили, отделявшие его от столицы Франции, де Голлем все больше «овладевала спокойная уверенность». Он возвращался на родину почти по тем же дорогам, по которым уезжал из Парижа 10 июня 1940 года, когда там царили хаос и всеобщий развал. Он возвращался в Париж, когда в городе еще шли бои — без ведома и согласия своих союзников, во французской машине с водителем-французом, — чтобы помочь в кульминационный момент освобождения, которое, как он и желал того, осуществлялось в основном силами французов.
Было почти 4.30, когда маленькая процессия из трех автомашин, возглавляемая броневиком из 2-й бронетанковой, подъехала к Орлеанским воротам, у которых было «черно от разлившегося вокруг моря взволнованных людей». Его изгнание закончилось. Он покинул Францию как малоизвестный бригадный генерал разбитой армии, а вернулся домой героем.
На другом конце авеню Орлеан, отходящей от площади, через которую он въехал в город, за величественным фасадом «Отель де Виль» лидеры парижского восстания готовились приложить свою официальную печать к его триумфальному шествию по столице. Ждать им придется еще долго. Процессия де Голля свернула влево от «Отель де Виль» к другому зданию — штабу 2-й бронетанковой дивизии на вокзале Монпарнас.