В тот самый день, когда началась война, 22 июня 1941 года, мой отец написал мне и моему брату Исроэлу (Изе): «Мы с мамой сегодня ночью не сможем заснуть. Сердце болит за вас, дети, но мы благословляем вас и заклинаем: бейте проклятого врага».
Был ли в его мыслях, пока он писал эти слова, этакий цензор, который ручкой, как миноискателем, прощупывал каждое слово и каждую букву? Думаю, что нет.
А вот еще два письма мне и моему брату, который уже был мобилизован. Первое:
9.7.41
Дорогой и любимый Мойше[135]!
Слава Богу, мы живы. Письмо Исроэла от 1-го сегодня получили. Помогай ему Бог, везде, где бы он ни оказался. Как только получишь от него письмо, прошу, перешли его нам. Пиши часто, каждые три дня. Ареле в Днепропетровске. У нас все без перемен. На днях, сегодня или завтра, начнут уборку хлеба. Если ты можешь переслать эту открытку Исроэлу, прошу тебя: сделай это. Дай ему Бог здоровья, и чтобы он вернулся здоровым, и чтобы враг был уничтожен, и чтобы настал мир у нас и во всем мире.
От меня, вашего отца Арье.
Мама, дядя и тетя вам кланяются и желают того же.
И второе:
25.07.41
Дорогой и любимый Мойше!
Мы, слава Богу, здоровы. Сегодня мы получили твое письмо от 18-го. Дай Бог тебе здоровья. Вчера я тебе послал открытку в Москву. Уже почти все молодые из нашего колхоза — в армии. Были трактористами, а теперь, наверно, будут танкистами. По тому, как ты пишешь, я не уверен, что ты еще в Москве. Немец, конечно, будет разбит, но когда? Маме я говорю, что скоро. Я ей читаю ваши письма, и она плачет. Ох, как хочется дожить до того дня, как с Гитлером будет покончено, и обнять вас, живых-здоровых.
У меня очень мало времени, чтобы писать. Нам приходится выполнять по две нормы в день.
Будь здоров.
Твой отец Арье.
Мама шлет тебе привет.
Моих родителей — Арье сына Йойсефа и Песю дочь Шлойме — и их деревенский дом немцы стерли с лица земли. Они были еврейскими переселенцами, земледельцами. Встав до рассвета, перекусив, чем Бог послал, старые и молодые брались, как рабы, за тяжкий труд. О лучшей жизни и не мечтали.
На плодородных землях Криворожчины раскинулся наш еврейский национальный район, один из трех на Украине. В его трех машинно-тракторных станциях было свыше двухсот тракторов, десятки комбайнов и много других сельскохозяйственных машин. ИКОР[136] щедро помогала евреям переезжать из маленьких местечек в новые места и заниматься сельским трудом.
Этот район Украины славился отличными урожаями пшеницы и винограда.
«Холить виноград — все равно что холить само солнце. Это солнечные лучи, собранные в капли», — так говаривал мой отец, который был виноградарем.
Грянула война, но колхозникам хотелось обеспечить Красную армию хлебом, поэтому они не двинулись с места, хотя немец уже был близко. Лишь 14 августа, после целого дня жатвы и обмолота, запрягли лошадей. До Днепра добрались 18-го. Поздно, переправу контролировали немцы. Часть людей они убили на месте, у остальных беженцев не было другого выхода, кроме как вернуться без лошадей и телег.
Как только прошла первая волна грабительской армии, в поселение хлынули эсэсовцы из «Айнзацгруппы-6». В колхозе «Урицкий» они среди бела дня ворвались в дома и уничтожили их обитателей.
В большом селе Калиновка 24 сентября устроили массовую бойню. Там жила моя старшая сестра. Ее мужа и двух детей привязали за ноги к лошадям и волокли по степи до места уничтожения. У оврага расстреляли всех жителей села — взрослых и детей. Спустя пять лет я нашел там сгнившие детские туфельки.
В селе Войково, где жили мои родители, палачи сперва занялись грабежом. Забрали все до нитки. В первые дни сентября староста села Войково, немец Риц, собрал всех мужчин. Объявил, что их якобы повезут на работу в Никополь. Вечером в свете пожаров подъехало несколько грузовиков. На них убийцы увезли согнанных людей и расстреляли возле рва неподалеку от деревни.
Два дня спустя к колхозной конюшне согнали всех женщин и детей. Им тоже объявили, что повезут в Никополь. Выстроили по пять в ряд и принялись избивать винтовочными прикладами, чтобы они выравнивали ряды и стояли, как солдаты в строю. Их тоже отвели не очень далеко. Среди жертв была моя мама.
От оставшихся в живых свидетелей знаю, что в те дни мой отец божился не «чтобы я так жил», а «чтобы я так умер».
Я — курсант и на марше тащу на себе винтовку, патроны, гранату, котелок, противогаз, лопатку, полный вещмешок и тяжелую шинель, свернутую в скатку. Совсем не просто каждый день с такой поклажей проходить по двадцать и более километров. От проезжих дорог нас держат подальше, а наша — полна буграми и рытвинами. Сперва мы дошли до противотанковых рвов, которые сами же и вырыли, потом до грязной речушки, которую форсировали в одежде, держа винтовки над головой, и на закуску, когда все уже смертельно устали, нам, вместо разрешения отдохнуть, приказали идти строевым шагом. Это называлось «Тяжело в учении — легко в бою».
136
Сокращение от «Идише колонистише организацие» (Еврейская колонизационная организация,