Ну? — коротко и зло бросила та Клавдее.
Они встретились на ступеньках крыльца веранды. Клавдея стояла выше, и Елене Александровне пришлось вскинуть голову. Полная, круглая шея с переливающейся тройной снизкой крупного серого жемчуга заслонила Клавдее все остальное. Так бы вцепиться в нее своими жесткими, загрубевшими на работе пальцами… Потрясти…
Простите… не сказала я вам… дочь мою… Лизаньку… увели… — Клавдея искала слова. Такие слова, чтобы как-то осадить ненависть к этой женщине, ненависть, поднимавшуюся из самой глубины цуши.
«Лизаньку»! «Не сказала»! Ты мне и про зятя своего не сказала…
Все я вам рассказывала. Не знаю, если ненароком что пропустила. А вины Лизаиьки пет ни в чем, и замуж за него она пошла не по своей охоте…
Очень меня интересует сейчас твоя Лизанька! Увели так увели.
Елена Александровна, брезгливо сторонясь, прошла мимо.
Мерзавка такая! — расслышала Клавдея. И совсем уже издали донеслось: — Дрянь подзаборная! Ну и семейка…
Клавдея проводила ее взглядом совсем уже убивающим: «Ругайся, ругайся… Жемчужные ниточки…»
5
Рабочий день городского головы Романа Захаровича Баранова всегда начинался с кормления голубей. Они уже знали свое время и нетерпеливо разгуливали в палисаднике, ожидая, когда распахнется окно. Баранов кормил голубей отборной пшеницей. Высокая стеклянная банка с зерном у него стояла на подоконнике, скрытая за синей шелковой гардиной. Своевременно пополнять запасы пшеницы в банке считалось первейшей и личной обязанностью казначея городской управы. Входить в кабинет к Баранову, когда он занимался голубями, было строго-настрого запрещено.
В этот день голуби совсем истомились. Все чаще семенили они уставшими ножками, бегая вкруговую по специально для них усыпанной песком площадке, — гостеприимное окно не открывалось. Обычно очень миролюбивые, голуби уже несколько раз начинали меж собой мелкие ссоры.
Нарушив запрет — для него нигде и никаких запретов не существовало, — в кабинет к Баранову вошел Иван Максимович. Баранов, запустивший было пятерню в банку с пшеницей, недовольно оглянулся. Но, бросив зерно обратно, тут же направился навстречу Василеву.
Ага! Ты уже! Здравствуй, Иван! — Они обменялись рукопожатием. — Быстро ты развернулся.
Сразу, сразу, Роман Захарович. Если из дому еще посыльного ко мне отправляете, значит, по важному делу. Меня касается?
Оно, дело-то, Иван, не столько важное, сколько… — Баранов помолчал, не зная, рубануть ли ему сплеча или подобрать менее звучное слово. — Да… И тебя, тебя вот как касается! Не знаю, брат, с какого боку к нему и приступить.
А вы тогда пе с боку, а с середины, Роман Захарович, — храбрясь, сказал Ивап Максимович: хмурое лицо Барапова явно предвещало ему большие неприятности.
С середины? — повторил Баранов. — Ну, давай с середины. Лакричник, фельдшеришка этот конопатый, фитюлька, донос на тебя генерал-губернатору написал. Ну, а мне по-приятельски оттуда, из канцелярии, сообщили, что делу будет дан ход.
Да ведь глупости это одни, Роман Захарович, — воскликнул Василев, между тем бледнея. — Кто поверит в такую подлую сплетню!..
Вишь ты, — рассудительно сказал Баранов, — один такой случай, он бы, может, и прошел, так ведь многие теперь жгут. Вповальную начинают. А тут еще и с человеческими жертвами. Ну, и надо кого-то первого долбануть. Вон, почптай-ка историю: кто из губернаторов сибирских не крал? А на цепи висеть первому Гагарину довелось.
Вы меня, Роман Захарович, стращаете… Будто я и в самом деле…
Баранов прошелся по кабинету.
Стесняться тебе меня нечего, Иван. Сделал ты по-хозяйски. Сгорел пьяный дворник — так никто его силком в огонь не толкал. Я тебя не осуждаю. А бывает ведь и так, — он остановился и поднял палец кверху, — оттуда как прикажут, пу… Ты подумай: генерал-губернатору твое имя ведь тоже небезызвестное, пе с ветру ты человек, не прощелыга какой-нибудь, а при всем том дело на тебя заводится. Значит, так планида твоя подошла. Не с другого кого, а с тебя начали. Поди-кось, генерал-губернатор тысячу раз перо в чернильницу макал, прежде чем написал свою резолюцию. А приспело ему так, что и не написать нельзя. Вот, брат Иван!
Так неужели там паршивцу этому будет веры больше, чем мне?! — злобно выкрикнул Иван Максимович. — Здесь он тоже пробовал сеять всякие сплетни.
Не шуми, Иван, — остановил его Баранов, — криком не поможешь. Здесь у нас, в Шиверске, дело иное, домашнее. Одному, другому сунул — рот закрыл. Оно и там бы так, да коли сразу не по тем рукам пошло, черт тут может поручиться, чем все кончится.