Учитель заметил мою нехитрую поправку и, подозвав меня к себе, негромко сказал: если, дескать, каждую деревню отмечать будем, места не хватит на карте. Я промолчал, но не согласился с ним: это ведь особенная деревня, это моя родная Купава, мой отчий дом…
Ах, как я бывало скучал по своей Купаве, как рвался из города, как ждал очередных каникул… «Купава, Купава»… — нередко шептал я перед сном и желал, чтобы она хотя приснилась мне.
На берегу озера сгрудились пять бревенчатых домов. С краю стояли два старинных дома однофамильцев — Россохиных. Дома были старинные из толстых сосновых бревен с маленькими квадратными оконцами. Потолки были настланы из кругляшей. В крайнем доме, ближе к озеру, и родилась моя бабушка. Она помнила, как еще избы топили «по-дымному». Другой дом, что стоял глаголем, передом на восток, был Степана. Степан в голодный год умер, и хозяйкой дома стала его жена Кузьмовна. В этом дому любили цветы, во всех оконцах горели бальзаметики. За Кузьмовниным домом жил Яков Бессолов.
Напротив Россохиных стоял наш дом, а рядом с нами, вдоль лога, — приземистый с верандой дом Меньшениных. Он был обшит тесом и выкрашен желтой краской. Этот дом окружали черемухи да рябины, которые хозяева называли солидно садом. В доме когда-то жил владелец, потом он продал все добро. Но дом так и не пришелся к рукам, последний его хозяин был молод и слабоумен, ходил по деревне вроде шальненького.
Вот и вся деревня, какой я запомнил ее.
И только в двадцать третьем году деревня пошла на прибыль. Началось это с Россохиных. Самая большая семья была у них. У тетки Марфы было три сына и столько же дочерей. Сыновья подросли, женились, и дряхлый дом стал тесен. Кинули жребий. Старшему Сергуне достались пустые срубы. Младшим братьям досталось по избе в старом дому. Но те не горевали. Женились они на вдовах с богатым приданым, в тот же год перевезли из соседних деревень новые дома. Петрован поставил пятистенок на месте старого дома, а младшенький Костюха построился на краю деревни. За одну весну взлетел у капустников новый дом всем на удивление. Напротив посадил Костюха крохотный тополек — знак, что хозяин осел тут навсегда. Из всех братьев самым тихим и покладистым был Сергуня, с ним и осталась его мать, тетка Марфа.
Других новых домов в Купаве скоро не ожидалось, пока не подрастут разве бессоловские ребята. У Якова Семеновича семь сыновей подрастает. Каждому по дому — семь домов. «Вот Купава-то разрастется!» — радовался я и прикидывал, где будут строиться Бессоловы, в которую сторону двинется наша деревня.
Над Купавой с восточной стороны нависала огромная, упиравшаяся в небо гора, чем-то смахивавшая на серую Сергунину папаху. Гора как бы делилась на три части. Каждая из них называлась по-своему: нижняя часть, или подошва горы, — Кирпичной, здесь стародворские смекалистые мужики нарыли ям и принялись делать кирпичи, средняя — самая непутевая — Кринками, а заросшая лесом макушка звалась Столбом. Если над горой разразится гром, бабы, крестясь, шептали: «Ишь ведь как Илья-то пророк, на колеснице над Столбом катается… Катается да и вылетит Илюшка из коляски…»
И верно, погремит-погремит пророк, и туча, будто надвое расколовшись, вдруг утратит силу и двумя черными крылами с ворчаньем уплывет на болота. «Вот он, Столб-то… И впрямь, вылетел ведь Илья, голубчик».
От этого Столба вправо тянулась цепь хребтов, похожих на большие серые караваи. Она как бы брала в полукольцо огромную, переливающуюся разноцветьем низину с полями, лугами, озерами и предохраняла эту своеобразную чашу от северных ветров.
По хребтам как попало лепились деревеньки — Данилово, Филево, Индалица, Трухино… За деревнями сразу же на десятки верст шли глухие леса и болота. Бабушка моя, Семеновна, считала, что за лесами да болотами начинается край света. На самом же деле верстах в тридцати от нас с Вятки на Котлас проходила железная дорога, или, как ее звали, чугунка. Бабушка, конечно, слыхала от нищих и богомольцев об этой чугунке, но сама никогда не видела ее.
Помимо нашего озерка в окрестностях было много и других озер, и все безымянные. Различали их по деревням — Выползовское, Грибинское, Леншинское… Купавское озерко летом с краев зарастало троелистком, белыми и желтыми кувшинками. За ними мы, ребятишки, плавали в дубасах-долбленках на самую глубь, на чистотку, и рвали цветы, чтобы показать дома, какая это красота — кувшинки. Почему-то белые цветы мы звали петушками, а желтые — курочками.