В большой светлице по лавкам были грудами навалены женские наряды. Высокая роскошная кровать занимала чуть ли не половину помещения. Вокруг Елены, безучастно стоявшей посреди опочивальни, крутились сенные девушки, Паша и Дуняша. Они наряжали боярыню. Озорная Паша без умолку тараторила:
— То ли еще будет, боярыня!.. Эти-то наряды, пока ты венчалась, привезли. Наш Дружина Андреич хотя и крут маленько, а на подарки уж как горазд! — Дуняша подала ей богатый кокошник с жемчужными наклонами. Паша приложила его к голове Елены. — Ой чудо, боярыня! Помереть можно за такой кокошник! А уж как личит он боярыне!
— Подарю тебе такой, Пашенька, когда выйдешь замуж, — сказала грустная Елена, и слезы покатились из ее глаз.
— Ну, ну, боярыня! — снова зачастила Паша. — Я, чай, все невесты плачут под первую-то ночь, й все ж не надо огорчать нашего боярина.
— Будет с меня примерять, девушки, — сдерживая слезы, сказала Елена. — Битый час наряжаете.
— А чтоб Дружина Андреич язык проглотил, когда ты сойдешь к ужину!.. Дуняш, к этим сапожкам нужен другой летник! Подай вон тот. — Дуняша поднесла к ним платье с широкими кисейными рукавами и алмазные зарукавники к нему. Паша, быстро разув Елену и оставив ее в одних только сафьяновых сапожках, блестящих золотой нашивкой, стала надевать на нее нижнюю рубашку, приговаривая:- А какие грудки у нашей боярыни!.. А ноженьки! Ну, чистый сахар! Глянь, Дуняша! Я, чай, на всей Москве таких не сыскать!
Как ни горько было Елене сейчас, но она, польщенная, зарделась.
— Полно, Пашенька, стыд какой!
— И какой стыд, когда чистая правда, боярыня! — продолжала свое Паша, одновременно одевая Елену. — Вот уж повезло нашему боярину на старости лет!.. Только ты не думай, боярыня, что он и впрямь такой старый. Он еще и другого молодого за пояс заткнет! Ты бы его в бане поглядела — богатырь, право слово, богатырь! А уж как ловок на нашу сестру! Пока мы его парим да ополаскиваем, он, почитай, нас всех перещупает! — она быстро захлопнула ладонью рот, но глаза ее озорно смеялись.
— Паша! — нахмурилась Елена.
— Ну, что плетет?… Что плетет! — всплеснула руками Дуняша. — Не верь ей, боярыня!
— Прости, боярыня! Пошутила я, — поклонилась Елене Паша и, повернувшись к кровати, сказала:- А уж какое чудо — постель! Век бы с такой постели не слезала!
Оглядела постель и Дуняша.
— Я, чай, боязно на такую постель и всходить, — сказала она.
— А на овин тебе не боязно с нашим ключником! — засмеялась Паша.
— И что плетет!.. Что плетет! — снова всплеснула руками Дуняша.
Дверь открылась, и в светлицу ступил Морозов. Он чуть повел глазами, и обе девки, кланяясь ему на ходу, быстро убежали.
Дружина Андреевич подошел к Елене, взял ее за обе руки, приблизил к себе.
— Здравствуй, моя жена перед людьми и Богом! — торжественно выговорил он. — Пусть теперь попробует кто-нибудь обидеть тебя!
— Спасибо, Дружина Андреич, — вздохнув, сказали Елена.
— Но и ты поклянись тоже. Клянись, что не обесчестишь ты седой головы моей!
— Клянусь, — прошептала Елена.
Морозов рывком обнял ее, жадно и страстно приник к ее губам. Елена, простонав, с трудом освободила губы. Задыхаясь, жалобно попросила:
— Дружина Андреич, молю тебя, повремени немного… Дай мне привыкнуть.
Морозов нахмурился, но быстро превозмог себя, улыбнулся.
— Так и быть, немного повременю, — ласково провел рукой по ее голове. — Я понимаю тебя.
Четверо всадников ехали лесом. Серебряный и Михеич впереди, а их новые товарищи чуть поотстав от них. Один из спутников затянул песню, другой стал подтягивать.
Михеич подъехал к князю.
— Боярин, — сказал он. — Я слышал, как эти двое промеж себя поговаривали… черт знает, — все, кажись, по-русски, а ничего понять нельзя. Опасаюсь, уж не лихие ли люди?
— Да, я, чай, уже недалеко до Москвы! — отвечал князь.
— Эх, батюшка, я понимаю — одно у тебя на уме. Оно, конечно, Елена Дмитриевна славная девица, а и шею-то торопиться в хомут совать в твои годы…
Пронзительный свист прервал Михеича.
— Берегись, боярин! — закричал он.
Сильный удар обрушился на князя, свалил его с седла.
Из-за кривого дуба выпрыгнули несколько человек. Двое схватили Серебряного, двое других навалились на Михеича.
— Вот мошенники! Ведь подвели же, окаянные! — завопил Михеич.
— Кто такие? — спросил грубый голос
— Бабушкино веретено в дедушкином лапте, — ответил старший из спутников князя.
— Не тряси яблони! — сказал черноглазый и выехал вперед.
Руки нападавших тотчас отпустили схваченых, и неизвестные люди исчезли за кривым дубом.
— Что ж, боярин, — сказал молодой, помогая князю подняться. — Говорил я тебе, что вчетвером веселее!
— Уж такое веселье, тетка твоя подкурятина! — в сердцах заметил Михеич.
— Теперь только до мельницы добраться — там и ночлег, и корм лошадям найдешь, — продолжал, подсаживая князя в седло, молодой. — Дотудова дай тебя проводить, а там и простимся.
Четверо всадников тронулись дальше. Михеич снова склонился к Серебряному.
— И угораздило же их, окаянных, тащить нас на мельницу.
— Да что тебе там, худо что ли?
— Худо, что там мельник.
— Что ж с того, что он мельник?
— Как что?… Разве ты не знаешь, князь, что нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни? Али ты думаешь, он сумеет без нечистого плотину насыпать? Да черта с два!
— Слыхал я про это, — ответил князь, — Да только теперь не время разбирать, бери, что Бог послал.
Вскоре они добрались до места. Месяц взошел на небо. Развалившаяся мельница и шумящее колесо были озарены его блеском.
Молодой строго наказывал старику-мельнику:
— Чтоб боярин всем был доволен! Понял? И не морочь. Мы ведь друг друга знаем.
Мельник, что-то ворча, повел приезжих в комору, стоявшую недалеко от мельницы.
Серебряному помогли прилечь на мешки с мукой.
Пока мельник разжигал лучину, спутники князя прощались с ним.
Молодой поклонился Серебряному.
— Не поминай лихом, боярин!.. И еще прими мой совет: никому на Москве не хвались, что отодрал, как Сидорову козу, слугу Малюты Скуратова.
— Спасибо за услугу! А если когда встретимся, не забуду я, что долг платежом красен, — сказал Серебряный.
— Не тебе, а нам помнить услугу, князь. С того света вытащил, — поклонился Серебряному старший.
— Прощайте, молодцы! Может, имя свое скажете?
— У нас имя не одно, — отвечал молодой. — Вот я покамест, Ванюха Перстень, а там, может, и другой прозвание найдется.
— А где ж отыскать вас, не ровен час? — спросил Михеич.
— Спроси у ветра, — усмехнулся Перстень.
— Тьфу, тетка твоя подкурятина! Что за народа! Словно вьюны какие.
— Ладно, старичина, — отвечал Перстень, удаляясь. — Если за чем понадобимся, приходи к тому кривому дубу!.. А не найдешь меня там — спроси у мельника. Он скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
Они вышли.
— Уж больно увертливы, — покачал головой Михеич. — Да и народ-то плечистый, не хуже Хомяка. А как; ты думаешь, боярин, что за человек этот Матвей Хомяк?
— Я думаю, разбойник, — отвечал Серебряный, засыпая.
— И я то же думаю. А этот Ванюха Перстень?
— Я думаю, тоже разбойник.
— И я так думаю, — зевнул Михеич. — А тебе как покажется, боярин, который разбойник будет почище, Хомяк или Перстень?
Серебряный не ответил. Измученный скачкой, он сразу уснул, как убитый.
Вдруг раздался конский топот, и повелительный голос закричал под самой мельницей:
— Эй, колдун!
Видно, новый приезжий не привык дожидаться.
— Эй, колдун, выходи, не то в куски изрублю! — закричал он еще громче.
— Тише, князь, тише, — мельник уже спешил к гостю.
Михеич увидел через щель коморы, как приезжий привязывал лошадь к дереву. Оглянувшись на князя, тихо пошел к выходу.