– Ты ведь разговаривал с нею, не так ли? – спросила она. – Ты рассказал ей прежде, чем сообщил мне. Почему ты так поступил?
– Дело не в моей матери, – сказал Уильям.
– Дело всегда в ней, – возразила Фостер и шагнула в «Гордость Спиталфилдс».
Она была так зла на Уилла, что ей даже было безразлично, войдет он следом за ней или нет. Но он вошел. Они сели за единственный свободный столик рядом с дверью в женский туалет, откуда им в лицо – всякий раз, когда кто-то входил или выходил из него – бил слепящий флуоресцентный свет. Играла музыка.
Айпод или айфон был присоединен к чему-то явно спутниковому, потому что звучали исключительно старые хиты в стиле «кантри-энд-вестерн». Главным образом это были песни Джонни Кэша, разбавленные вещицами Вилли Нельсона, Пэтси Клайн, Гарта Брукса, Рэнди Трэвиса и группы «Джаддс».
– Ты не ответил мне, Уильям, – сказала Лили.
Голдейкер огляделся по сторонам, затем снова посмотрел на нее.
– Неправда, я сказал тебе, что… – начал было он.
– Ты пытался сбить меня с толку, вот что ты делал, – перебила его Лили. – Так что давай вернемся в самое начало. Ты говорил со своей матерью. О том, что случилось, ты сначала рассказал ей, и лишь потом – мне.
– Я же сказал, дело не в моей матери.
– Дай я угадаю, о чем был ваш разговор. Она велела тебе вернуться домой в Дорсет. Она убедила тебя, что там можно «начать сначала». Пообещала поддержку и помощь – свою плюс твоего отчима. Когда же ты навсегда оторвешься от них?
– Я не собираюсь жить с матерью. Во всяком случае, постоянно. Лишь до тех пор, пока не встану на ноги. Так будет лучше.
– Боже, я как будто слышу ее голос! – раздраженно бросила Лили.
– Я думаю про Шерборн, – сказал Уильям. – Или Сомерсет. Может, Йовил, потому что там дешевле жить, но работу проще найти в Шерборне. Там есть деньги. Даже мама говорит…
– Я не хочу слышать о том, что говорит твоя мать.
– Это Лондон, Лили. Это попытка хоть как-то зацепиться в Лондоне.
– У меня есть свое дело. И я не жалуюсь.
– Татуировки, верно. Но ведь это, в конце концов, Лондон. А вот то, чем пытаюсь заниматься я… тем, что я люблю и умею, здесь… Здесь, в Лондоне, люди не воспринимают меня так, как мне нужно. Ты сама сказала: это идеальное место, где можно оставаться анонимным, но если кому-то нужно нечто большее, чем анонимность, этого не произойдет. Я слышал, как ты это говорила. Мне здесь неуютно. Я терпел это лишь потому, что со мною была ты.
Лили посмотрела в сторону бара и раздраженно подумала о том, каким модным стал в последнее время Спиталфилдс. А все Лондонский Сити, что тихой сапой проникает сюда, возводя одну за другой уродливые стеклянные башни. Даже здесь – подумать только, всего в двух шагах от узеньких улочек Уайтчепела, где Джек Потрошитель когда-то охотился за своими жертвами! – полным-полно молодых женщин в узких офисных юбках и молодых мужчин в деловых костюмах, заигрывающих друг с другом, потягивая из бокалов белое вино.
Белое вино, причем здесь, в Ист-Энде! Вот он, знак того, что ничто не стоит на месте, что прогресс беспощаден и что словосочетание «идти путем прогресса» применимо не только к обществу, экономике, науке и всему прочему, но также и к людям. Лили же была ненавистна сама идея постоянных изменений, к которым приходится вечно приспосабливаться. Впрочем, знала она и то, что бороться с этим бесполезно.
– Так, значит, все? – спросила она.
– Ты о чем?
– О нас с тобой. О ком же еще?
Уилл потянулся через стол к ее руке. Его ладонь, накрывшая ее сжатую в кулак руку, была влажной.
– Ты тоже можешь переехать в Дорсет. Можешь открыть там салон, – предложил он. – Я уже разговаривал с…
– Да. Верно. Со своей мамочкой. И она заверила тебя, что этот ваш Дорсет позарез нуждается в моих татуировках.
– Вообще-то… да, коли на то пошло. Ты предвзято к ней относишься, Лил. Она не меньше, чем я, хочет, чтобы ты тоже переехала туда…
Декабрь, 14-е
Уилл не ожидал, что Лили съедет с квартиры первой. Если честно, он надеялся, что она останется с ним – этакое постоянное присутствие в его жизни, – пока сам он не соберет вещи и не уедет. Но нет, через два дня она съехала, бросив его одного на четыре дня, пока мать с отчимом не приехали на хлебном фургоне, чтобы забрать в Дорсет вещи, не поместившиеся в его «Фиесту».
Четыре дня одиночества стали для него cущей пыткой. Уилл остался наедине с собственной головой. В голове же у него обитали голоса.
Они сообщали ему о том, что он и без того уже знал: что он профукал возможность жить с Лили. Что в очередной раз доказал, какой он лузер. Что он жалкий дрочила и урод с самого первого дня, как появился на свет. Не веришь? Иди, взгляни на себя в зеркало, Уилл! Что он и сделал. Вошел в ванную, посмотрелся в зеркало и увидел в отражении то, что ненавидел в самом себе.