Я… обратил внимание на рослого красноармейца, у которого не было левого сапога, левой штанины брюк, и вся нога была забинтована. Он опирался на винтовку. По-видимому, несмотря на ранение, он решил выходить из окружения, но дальше идти не смог. Поэтому, заметив невдалеке пасущуюся лошадь, просил всех, чтобы ему подвели эту лошадь. Он увидел, что я обратил на него внимание, и начал умолять меня:
– Браток, родной, лошадь… Подведи лошадь…
Я закинул бойца на лошадь, сильно ударил её карабином. Раненый пригнулся к холке, и лошадь медленно, прихрамывая, пошла. Я отстал от всех и теперь бежал что было сил, догоняя. Догнав тех, с кем выходил из окружения в эту, с 25 на 26 мая, ночь, я оглянулся. Показалось, что лошадь уже чуть увереннее несёт своего седока, склонившегося к холке…» [26; 2-5].
И ещё один фрагмент из воспоминаний Л. Майданика нам хотелось бы привести, фрагмент, как нельзя лучше характеризующий и ту отчаянную храбрость, и ту храбрость отчаяния, которую проявляли многие окружённые советские солдаты:
«Они идут быстрым шагом, молча. Вот они подошли, и мы тоже вливаемся в этот людской поток. Трудно сказать, сколько человек было в этой большой толпе, возможно, пятьсот, или тысяча, или ещё больше. Стало ясно, что люди идут напролом… Такое уже случалось в нашей фронтовой практике, правда, в более простых вариантах окружения. С пути разъярённой толпы уходили даже танки, так как немецкие танкисты знали, что обязательно найдётся боец с противотанковой гранатой или бутылкой с зажигательной жидкостью. Толпа уничтожала захваченных немецких автоматчиков и пулемётчиков, как всегда неся при этом очень большие потери. Немецкие солдаты всё это знали и обоснованно боялись разъярённой толпы, как они боялись морозов, боя в ночное время, лесных массивов. Как мы боялись окружений. Впереди этого сборища пехотинцев, конников, миномётчиков, артиллеристов, танкистов находился полковник-кавалерист…» [26; 5].
Именно с этой большой группой бойцов и командиров Л. Майданик добрался до Северского Донца и, перебравшись на левый берег, вышел из окружения.
18-летний младший лейтенант Д. Небольсин, выпускник Московской военной школы радиоспециалистов им. Сталина, был начальником связи в 270-м гвардейском миномётном дивизионе. С мая 1942 года дивизион находился в районе Барвенково, затем был придан 6-й армии генерала А.М. Городнянского. Сам Д. Небольсин с началом наступления советских войск был отправлен в качестве делегата связи от своего дивизиона в штаб 6-й армии. Ему посчастливилось один раз выйти из Барвенковского «котла», но вскоре с группой бойцов он был сброшен на парашютах на поиски штаба 6-й армии. И на сей раз вырваться из окружения ему не удалось, он попал в плен. Отрывки воспоминаний Д. Небольсина «Дважды младший лейтенант» мы цитируем ниже:
«С наступающими дивизиями штаб Шестой имел очень ненадёжную связь. Радиосвязь не работала по разным причинам, линейно-телефонная то и дело выходила из строя. В итоге – терялось управление войсками. Всё чаще и чаще меня стали отвлекать на выполнение других заданий, не входящих в мои обязанности, но от которых отказаться я не мог. Уже дважды пришлось вылетать на самолёте У-2, чтобы доставить секретные пакеты в штабы «потерявшихся» дивизий…
Сдали Барвенково. Кольцо окружения сжималось всё сильней и сильней. Повсюду валялись немецкие листовки, призывающие сдаваться в плен. Сначала – собирали и жгли, а затем махнули рукой – их было слишком много, а самолёты противника всё сыпали и сыпали новые. Войска становились неуправляемыми. Штаб Шестой армии метался с одного места на другое, в поведении штабных командиров появились нервозность, суета, страх перед неотвратимой бедой. В центр «котла» отходили разрозненные, полуразбитые остатки дивизий с переполненными полевыми госпиталями и другими тыловыми службами. Кругом царила паника. Эфир был забит множеством радиостанций врага, и мне с большим трудом удавалось найти нужные позывные…
В те майские дни я был свидетелем огромной и необъяснимой трагедии. Своими глазами видел гибель множества людей, сотни валявшихся трупов, разлагавшихся на жарком украинском солнце. Видел, как с бреющего полёта немецкие «асы» расстреливали казачью конницу, которой некуда было деваться в открытой степи. Трупы лошадей лежали вместе с убитыми казаками…» [29; 19-20].