Плохо было с питанием. Поставки с «большой земли» во время ледохода в Керченском проливе совсем прекратились. Был случай, что моя рота (тогда я ещё был командиром роты), находясь в боевом охранении, девять суток не получала никакого продовольствия.
На фронте много «шансов» погибнуть и во время затишья. Так, со мной как раз в этот период произошло два случая – смерти в глаза посмотрел, можно сказать.
В расширяющемся месте окопа, около площадки для станкового пулемёта, старшина раздавал офицерам сахар. На площадке у него стоял мешок с этим сахаром. Он зачерпывал из него кружкой и насыпал в кульки и пакеты офицерам. Мы стояли около него полукругом. И вот тут в центр нашего полукруга врезался снаряд от 76-мм немецкого орудия. А надо сказать, что когда снаряд в тебя летит, то ты его не слышишь. Тот, который шуршит, свистит – не твой снаряд. Так же как и пуля: свистнула над головой или около уха – это мимо. А та, что в тебя… Не слышишь ты её. И со снарядом: тот, что в тебя, – бесшумный, накрывает тебя, как тулупом. Вот и этот снаряд в землю неожиданно ударился, поднял столб земли. Мы все попадали, мешок с сахаром опрокинулся, сахар рассыпался. Но снаряд не разорвался. Стали мы подниматься с земли. Один из командиров рот, лейтенант Топор (запомнил я его фамилию), смеётся и говорит: «Вот теперь меня точно не убьют. Сейчас, – и он показал на снаряд, торчащий из земли, – не убило, так и не убьют». Вскоре он погиб, в самом начале нашего наступления.
Другой случай. Ночью в батальон прибыл начальник штаба полка капитан Колесник. Его нужно было провести в боевое охранение. Я хорошо знал дорогу: надо было дойти до одного из дотов, взять чуть правее и пройти в разрез проволочного заграждения. Затем с большой осторожностью по узкой тропинке пройти противотанковое минное поле и выйти на кладку из двух бревен через противотанковый ров, преодолеть противопехотное минное поле. По этому маршруту ходил я неоднократно, но днем. Ночью же дело осложнялось тем, что темнота на Керченском полуострове такая, что ни зги не видно. Ориентироваться можно было только по компасу. До дота мы дошли хорошо. Но дальше, пройдя проволочное заграждение, я взял чуть левее. Когда под ногой хрустнула льдинка, я понял, что стою на противотанковой мине, не желал бы никому испытать это. Замер. За мной шаг в шаг шел капитан Колесник. Сообщил ему, что мы на минном поле. Пятясь назад, вышли на тропу и двинулись дальше. Сначала осознается не вся опасность, которая только что тебя миновала. Через несколько дней лейтенант Велько – командир взвода, дежурный по штабу, вел той же тропой группу людей и точно так же оказался на минном поле, но ему не повезло. Мина сработала. Велько был однокашником по военному училищу, и у нас с ним были хорошие отношения. Через несколько дней обходя передний край с капитаном Колесником (он с особым пристрастием следил за состоянием инженерных сооружений на переднем крае, особенно проволочных заграждений), мы снова столкнулись с удручающей картиной. Ночью, в кромешной тьме, повар на кухне, запряженной лошадью, угодил возле одного из дотов на противотанковое минное поле. Кухню, лошадь и повара разнесло в клочья.
Наше наступление началось 27 февраля, утром. Никакой артподготовки у нас на участке не было.
Наше наступление поддерживало с десяток танков. Они пошли вперёд, мы за ними. Но земля была очень сырой. Дождей было много. И в этот день тоже чуть позже дождь пошёл. Так по этой сырой земле танки ползли медленнее пехотинцев. Танк проползёт, а после него колея остаётся примерно по колено. И заполняется водой. Ну, как за ними идти? Обогнали мы эти танки. А по нам со стороны немецких окопов лупят из всех видов оружия. Мы идём вперёд, а поле позади нас всё убитыми нашими покрыто. Но до передних окопов мы добрались. Захватили их. Побили бывших там немцев. Я ворвался в немецкую землянку. Лежит в ней два убитых немца. У одного на поясе фляжка. Я наклонился и эту фляжку сорвал. И там же лежит наш убитый лейтенант. Я к нему подошёл: вижу – именно убит, не ранен. На боку у него полевая сумка, а из неё торчит буханка хлеба. Я у него из сумки эту буханку вытащил. Отломил кусок и стал жевать. А из немецкой фляжки запивать. Там суррогат какой-то был, вроде кофе. Можете представить себе моё состояние? Тут такое, а я ем. Надо сказать, что на войне у меня зарок был: я никогда и ничего не брал у убитых из вещей. Никогда. А вот еду брал.
Но нам надо дальше наступать. Повылезали мы из немецкого передового окопа и пошли вперёд. Но тут уж немцы нас уложили в грязь. Такой огонь был, что дальше абсолютно невозможно было идти – стопроцентная смерть. Я упал в какую-то неглубокую воронку. А рядом в нескольких метрах на ровной земле залёг сержант-армянин из третьей роты. В этой роте всех офицеров напрочь поубивало, так он взял команду на себя и какое-то время роту вперёд вёл. Танки наши, которые ещё не были подбиты, повыползали вперёд нас, проползли ещё несколько десятков – сотню метров и застряли. И вот тут немцы устроили их отстрел. Впереди нас с армянином-сержантом тоже выполз наш танк, застрял, его подбили. Но из танка ещё стреляли, и немцы принялись танк добивать. И те снаряды, которые в танк не попадали, а давали перелёт, как раз к нам с этим сержантом и прилетали. Я ему маячу: мол, давай ко мне в воронку. Он подполз и залёг рядом. Но воронка небольшая, тесная и главное – неглубокая. Лежим мы, прижавшись друг к другу. Он слева от меня. И тут как раз слева разорвался снаряд. И осколки от него попали в этого сержанта-армянина. То есть не лежи он тут, я бы их поймал. Его один осколок ранил в руку, а другой попал в голову. Но этот последний, видно, был уже на излёте. Он пробил ему шапку, воткнулся в голову, но неглубоко. Сержант застонал, шапку стянул, а вместе с ней и осколок из головы выдернул. Как-то я там его перевязал. И задумал он подаваться назад. После ранения, наверное, нервы у него сдали. Я ему говорю: «Лежи до темноты. Куда ты сейчас? Убьют». Сначала удержал его. А потом, спустя какое-то время, он всё равно вылез из воронки и пополз назад. А потом вскочил и побежал. Вот тут-то немцы его и сняли. Он упал и больше уже не двигался.