Построенный в стиле барокко, дом, как и положено, был массивен, под двускатной черепичной крышей, с живописно разбросанными слуховыми проемами и беспорядочно расставленными окнами под волнообразными карнизами. На его фронтоне, в изломанном овале, обвитом летающими, упитанными, некогда веселенькими херувимами, просматривался лик, по всей вероятности святого. Но и святой, и херувимы утратили былое очарование, померкнув от возраста, нерадивости хозяев, а в последнее время — от оседающей сажи, печной золы и бензиновых испарений все прибывающего транспорта, и выглядели замызганными, обшарпанными и печальными, как и сам старый пузатый дом.
В пору восторженно-патриотических начинаний первой республики в этом доме жили самые разные люди. Многое множество их теснилось во всяких каморках и конурках. Все они были бедны — однако это ничуть не означает, что, кроме бедности, они в чем-то ином походили друг на друга. Все эти многочисленные и многоликие обыватели старого дома являли собой поистине превосходный материал для любых социологических и статистических выкладок, на которых можно было бы доказать все, что угодно.
Дом располагался на весьма значительном перекрестке. Одной стороной он глядел на просторный, заботливо ухоженный парк, где над кронами редких деревьев возносился нимб иезуитского святого, также абсолютно барочного. Второй, более протяженной своей стороной дом выходил на оживленную улицу, спускавшуюся к реке. На этой улице стояли в ряд, да и по сю пору стоят, всевозможные учебные заведения. С утра и до позднего вечера улица кишела молодежью и прямо-таки раздувалась от премудрости многих поколений. В наше время здесь то и дело попадались подводы, груженные льдом, углем, дровами, пивными бочками. Тащили их рослые, степенные мерины. Они придавали улице не только стародавний облик, но и видимость незыблемости установленного миропорядка.
По фасаду дома, обращенному к парку, размещалось множество лавчонок. Самой знаменитой из них была кофейня. Длинной, сводчатой формой, полумраком, затейливой смесью благовоний она напоминала суетливо-гостеприимный подземный переход. Соседствовала с ней лавочка, набитая бакалеей местного и заморского происхождения. Тут же велась торговля нитками, галунами и прочим товаром для белошвеек и портных, рядом благоухала парфюмерия под загадочной, весьма деликатной вывеской «Все для мужчин» и наконец — писчебумажный магазин. Магазин процветал как нельзя лучше, но вовсе не благодаря расположенным здесь разнообразным учебным заведениям. Молодежь ходила туда просто любоваться забавным видом его владельца. Это был мужчина в расцвете сил, брюнет с английскими усиками, человек предприимчивый и буквально помешанный на величии и красоте Праги. Он вобрал себе в голову, что именно этот, и никакой другой, дом был местом действия захватывающей повести «Королева колокольчиков». А разве не поставлен прямо против его магазина, в парке под сводом яворов, памятник прославленной писательнице, автору этой повести? И разве не жила эта редкостная женщина на другом конце этой широкой площади? На эту тему он даже разразился фельетоном в воскресном приложении «Национальной политики». И с этого момента возомнил себя знатоком и просветителем, в чем не забывал уверять — размахивая при этом газетной вырезкой с фельетоном — своих клиенток возраста нераспустившихся бутонов. И конечно же, помимо любезных услуг, он награждал их и высоким званием «королевы колокольчиков».
Нельзя не упомянуть о входе в дом. Отталкивающем, словно разверстый рот бродяги. С одной стороны к нему лепилась смиховская пивная, с другой — жалкий фруктовый ларек не менее жалкой, обиженной судьбой, мужем и отцом — оба были горькими пьяницами — женщины по имени Ружена. Зловонный темный подъезд был увенчан грубо зарешеченным окном душной каморки дворника. Вход вел к крутой деревянной лестнице и еще к одному сводчатому гулкому проходу в просторный двор — рай детских игр и путешествий.
О, как далеко было от его грязных, вечно мокрых булыжников до жалконьких звезд, которые, несмотря ни на что, все-таки продолжали сиять над городом.