«Вот, смотри!» — Худодад радостно приподнял одной рукой вместительный бурдюк литров на пять, который, оказывается, тоже приехал на нашем ослике, надежно спрятанный в мешке с мукой. Миф о мусульманской трезвости оказался неожиданно поколеблен. Официально, при всех, они, конечно, трезвенники, но в своих домашних компаниях, все же могут себе кое-что позволить. Но тоже вполне умеренно. Пили только Али и Худодад — неторопливо, маленькими глотками. Салему не наливали — и не только потому, что кому-то надо было выходить проверять овец. Не наливали потому, что мал еще. Он не выказывал никакой обиды, а спокойно уничтожал абрикосы и запивал их зеленым чаем.
Сегодня собакам можно было полностью доверять: они разорвали бы на части всех волков, только вздумай они появиться поблизости. Да и волки, видимо, тоже активно дегустировали мясо молодого барашка — ведь охота оказалась удачной. После такого сытного ужина, да еще с шаропом, вволю наговорившись и насмеявшись, пастухи мои спали как убитые. И храпели так, что все волки, вдруг оказавшись поблизости, разбежались бы далеко и надолго.
Быстро разомлев от съеденного, я вначале заснул, не обращая внимания на храп. Но вскоре, ощутив сильную жажду, проснулся. Выпил холодного зеленого чая, подбросил заодно в огонь несколько узловатых суков. Ожившее пламя неожиданно высветило очень простую мысль: уходить надо сейчас. Не медля. Пастухи проснутся, начнут доедать барашка — я ведь всего с собой не унесу, снова промочат горло, снова заснут — у меня в запасе около суток. Да и едва ли они будут меня искать — лишние заботы им не нужны. Пусть сам Сайдулло сторожит своего раба. Хотя кто его знает — ведь они лишаются помощника. Но, так или иначе, в кишлаке узнают о моем исчезновении только через две недели, а за это время.
От волнения заколотилось сердце. Плохо, что я не знаю точно, куда идти. Только очень приблизительное направление — на северо-запад. Но ведь это не прогулка по равнине. Я вспомнил тропу, что сворачивала вправо от основной, по которой пришли сюда с Ахмадом. Ведь она тоже куда-то ведет. Жаль, что не поинтересовался тогда, куда. Никакие другие тропы, кроме ведущих к пастухам, тогда меня не интересовали. Кто ж мог подумать, что всего через сорок восемь часов этот поворот в неизвестность будет меня так волновать.
Я поднялся, решительно высыпал из мешка половину огурцов, положил туда пять лепешек. Помешкав, добавил еще три — муки у них достаточно, испекут себе еще. Туда же опустил свою кружку, от которой все еще разило шаропом, — сивушных масел, видно, в нем хватает. Потом добавил переднюю ногу барашка и часть бока. Огляделся в поисках спичек — их не было. Захватил топорик и, бросив прощальный взгляд на спящих, осторожно вышел. Собаки лежали у двери, через которую и к ним доходило какое-то тепло, — щель под грубо сколоченной дверью была с ладонь величиной. Они лениво приподняли головы и снова опустили. Растерзанный волк вроде не оказал на них дурного влияния — дичать они пока не собирались.
Край неба на восходе начинал розоветь. Утренняя прохлада отдавала хорошим морозцем. Я опустил топорик и мешок на траву, снова осторожно вошел в жилище и снял с гвоздя на двери старый засаленный халат на вате. Когда, отойдя метров на сто от моих беззаботно храпящих хозяев, я влез в него, то почувствовал себя гораздо комфортней и уверенней. С таким халатом никакой мороз не страшен. Хотя первое время, пока не привык, чуть не задыхался от запаха бараньего жира, обильно пропитавшего не только верх, но и цветастую подкладку. «Главное, — довольно усмехнулся я, — чтобы волки не приняли меня за барана». Краешек солнца уже показался далеко внизу, но тепла от него пока не ощущалось. Я шел спиной к нему по тропе, что еще позавчера привела нас с Ахмадом на летнее пастбище.
Странное животное человек: я устремлялся в полную неизвестность, но каждая клеточка моего тела кричала только об одном — о нечаянной радости, что переполняла меня. Я свободен! Свободен! То есть волен поступать так, как заблагорассудится. Или вообще никак не поступать. Даже то, что свобода может обернуться гибелью, сейчас меня совсем не пугало. Лучше умереть свободным человеком, чем жить рабом, исполняя чужие, пусть себе и разумные, указания.
Да, эти указания могут дать тебе покой, сытость, даже благополучие, но лишают главного — счастья быть самим собой. А за мгновения этого счастья люди всегда готовы жертвовать и самой жизнью. Эйфория бездумной свободы захлестнула меня, как периодически захлестывает и целые народы, долго томившиеся в реальной или только кажущейся неволе. Свобода — осознанная необходимость? Нет, мы разрываем оковы сознания и бросаем их в бездну неведомого. Свобода — это свобода! Я так долго ходил по струнке — в армии под Гусевым, а здесь под Сайдулло, — что каждый сегодняшний вольный шаг — туда, куда хочется — был просто наслаждением.