Сегодня думаю, что это была все же только воля, по которой стосковался. Я был опьянен и одурманен ею, как не был опьянен вчерашним шаропом. Возможно, было бы лучше, если бы я, как и пастухи, оказался в пьяном забытьи. Но мне нужно было не «как лучше», а «как хочется». Именно последнее так давно не мог себе позволить. Правда, за любым опьянением, даже свободой, — тогда это не приходило мне в голову, — следует отрезвление, а часто и очень тяжкое похмелье, снова требующее спасительного глотка. В итоге реальность просто исчезает. А если человек не видит реальности, то и она в свою очередь не замечает его.
Часа через три я обнаружил ту самую тропу, которая сворачивала в сторону от уже знакомой дорожки в кишлак — только уже не направо, а налево. Весело и свободно я повернул в сторону от моей сегодняшней и порядком надоевшей жизни. Она угнетала, как и армия, тем, что все повторялось изо дня в день. Но в армии я с каждым днем приближался к заветной цели — с каждым днем до приказа оставалось все меньше. А здесь цель оставалась в далеком тумане, и любое движение к ней выглядело бессмыслицей. Чтобы ты ни делал, ничто тебя не могло к ней приблизить. Оставалось только убить себя. Или поменять цель. Что в какой-то мере тоже оказывалось самоубийством. Ведь человек — это в большой степени именно то, к чему он стремится.
Прощай, мой спаситель Сайдулло, прощай, моя суровая целительница Маймуна-ханум, прощай, моя кормилица с теплыми ореховыми глазами, лица которой я ни разу не видел, уважаемая Хадиджа, прощай, мой дост Ахмад, прощай, сестренка Дурханый! Больше я никогда не увижу вас. Спасибо за все, что вы для меня сделали. Но я ведь из другой страны, из другого мира. Ведь я все-таки Глеб, а не Халеб. У меня есть своя мать, своя сестренка, свои дед и бабушка. Они тоже ждут меня и надеются еще увидеть и обнять своего Глеба. Мой долг перед ними — гораздо больший, чем перед вами.
Стало немного грустно, что я уже никогда не вернусь в свою овечью пещеру, под надежную охрану Шаха. Никогда не услышу «велблуд» и чистого детского смеха Дурханый, не увижу ее глубоких темных глаз, обведенных сурьмой — для защиты от трахомы и прочих болезней. А вечера под смоковницей с чайником зеленого чая, с изюмом и урюком? С неспешной беседой Сайдулло, старающегося быть мне понятным. Жизнь — это прощанье со всем, к чему привыкли, привязались глазами и сердцем. Да, вечное прощанье, как ни печально.
Еле заметная тропа, — видно, пользовались ею редко, — скоро вышла к ручью. Он весело катил с ледниковых высот чистую и необыкновенно мягкую, очень вкусную воду. После вчерашней непривычно сытной и жирной трапезы постоянно хотелось пить. Я часто останавливался, черпал кружкой ледяную воду и медленно, маленькими глотками, согревая во рту, утолял жажду.
Когда через несколько часов ущелье, в котором бежал ручей, начало сужаться и каменные стены пугающе нависали надо мной, я стал внимательно оглядываться по сторонам, надеясь, что тропа, которая становилась все незаметней, наконец куда-нибудь свернет. Но она медленно и неуклонно поднималась ввысь. Уже становилось трудно дышать — я все чаще делал вынужденные остановки. Несколько раз замечал небольшие ответвления, но они оказывались отпугивающе крутыми, чтобы я рискнул карабкаться по ним. Тем более, неизвестно куда. К счастью, вскоре стена справа расступилась и открыла достаточно широкий и вполне безопасный проход.
Через какое-то время он вывел меня из зябкого сумрака на достаточно открытое и уже прокаленное солнцем плато, протянувшееся до горизонта. Только на самом его краю темнели горы с вечными снеговыми шапками. По-прежнему едва заметная тропинка петляла между каменных глыб. Выглядели они довольно странно. Как будто кто-то нарочно окрасил их в самые причудливые цвета. Красные, фиолетовые, буро-желтые, коричневые, черные, голубовато-зеленые — вначале я внимательно разглядывал эти скалы, а потом от жары и обилия необычных красок почувствовал усталость и желание поскорее где-нибудь притулиться, перекусить и, возможно, даже поспать.
Через какое-то время нашлось уютное местечко в тени голубоватой скалы. Я уселся, вытащил из мешка пару огурцов, лепешку и половину бараньего бока. Незаметно разобрался с ним и пристроился подремать. Но проспал целый день и проснулся только в сумерках, от холода. Видимо, сказалось то, что последнюю ночь практически не спал.