Я обхожу всю квартиру по второму кругу и вновь оказываюсь у входа, когда на глаза мне попадается въевшийся черный след на полу у двери. Должно быть, его оставили черные подошвы моих рабочих туфель. Я тру, тру и тру.
– Оттирайся, проклятое пятно, – бормочу я вслух, и в конце концов оно исчезает, а под ним обнаруживается блестящий паркет.
Забавно, как каждый раз, стоит мне взяться за уборку, в моей памяти всплывают воспоминания. Интересно, это у всех так – я имею в виду, у всех, кто делает уборку? И хотя день у меня сегодня выдался более чем богатый на события, я думаю не о сегодняшнем дне, не о мистере Блэке и всем этом безобразии, а об одном давнем дне, когда мне было примерно одиннадцать лет. Я расспрашивала бабушку о моей маме – время от времени на меня находило такое желание. Что за человек она была? Куда она исчезла и почему? Я знала, что она сбежала с моим отцом, человеком, про которого бабушка говорила, что он был непутевый и что у него был ветер в голове.
– Ветер? – удивилась я. – Но как он залетел к нему в голову?
Бабушка засмеялась.
– Ты смеешься со мной или надо мной?
– С тобой, моя дорогая девочка. Всегда только с тобой.
Дальше она сказала, что для нее не стало неожиданностью, когда моя мама связалась с непутевым парнем, потому что она сама тоже в молодости наделала немало ошибок. Собственно, так у нее и появилась моя мама.
Тогда все это приводило меня в замешательство. Я понятия не имела, что обо всем этом думать. Сейчас же ситуация выглядит яснее. Чем старше я становлюсь, тем больше понимаю. А чем больше я понимаю, тем больше у меня возникает вопросов – вопросов, на которые бабушка уже никогда не сможет мне ответить.
– А она когда-нибудь к нам вернется? – спросила я тогда. – Моя мама?
Протяжный вздох.
– Это будет нелегко. Она должна сбежать от него. И она должна захотеть от него сбежать.
Но она не захотела. И так и не вернулась. Но я спокойно к этому отношусь. Нет никакого смысла горевать по человеку, которого ты никогда не знал. И без того тяжело горевать по человеку, которого ты знал, которого ты никогда больше не увидишь и которого тебе ужасно не хватает.
Бабушка много работала и хорошо заботилась обо мне. Она всему меня учила. Она обнимала меня, нянчилась со мной и делала мою жизнь стоящей того, чтобы жить. Бабушка тоже была горничной, но домашней. Она работала на богатую семью, на Колдуэллов. От нашей квартиры до их особняка было полчаса ходьбы. Они хвалили ее работу, но, сколько бы она ни делала, им этого всегда было недостаточно.
– А вы не могли бы прибраться после приема, который мы устраиваем в субботу вечером?
– А вы не могли бы вывести это пятно с ковра?
– А садом вы, случайно, не занимаетесь?
Бабушка, добрая душа, никогда им не отказывала, как бы тяжело ей ни было. За многие годы такой работы ей удалось скопить солидную сумму на черный день. Она называла ее «Фаберже».
– Моя милая девочка, ты не могла бы сбегать в банк и пополнить «Фаберже»?
– Конечно, бабушка, – говорила я и, взяв ее банковскую карточку, спускалась на пять лестничных пролетов вниз, выходила из дома и шла к банкомату, который находился в двух кварталах от нас.
Когда я стала старше, я начала волноваться за бабушку, волноваться, что она надорвется, если будет так много работать. Но она отмахивалась от меня.
– У дьявола всегда для праздных рук найдется дело. И потом, когда-нибудь ты останешься одна, и, когда этот день наступит, «Фаберже» станет для тебя хорошим подспорьем.
Я не хотела думать об этом дне. Мне было очень сложно представить себе жизнь без бабушки, в особенности потому, что школа была для меня изощренной пыткой. Всю начальную и среднюю школу мне было очень трудно и одиноко. Я гордилась своими хорошими оценками, но мои сверстники никогда не были мне товарищами. Они никогда не понимали меня и редко понимают теперь. Когда я была младше, это задевало меня за живое больше, чем сейчас.
– Меня никто не любит, – жаловалась я бабушке, когда меня дразнили в школе.
– Это потому, что ты не такая, как они, – объясняла она.
– Они называют меня ненормальной.
– Ты не ненормальная. Ты просто родилась уже взрослой. Этим надо гордиться.