Один за другим выбывали из строя пограничники. Оставшись вдвоем с тяжелораненым сержантом, Шныриков отполз в дальний конец траншеи, таща на себе командира. Сознание того, что он не один, придавало силы…
Теперь Шныриков лежал молча, перебирая в памяти недавнее прошлое. Он не заметил, как уснул. Разбудил дежурный.
— Подъем, Шныриков!
До левого фланга, где ставили вышку, было около двух часов езды.
Светало. Молочный туман затянул горы, окутав набухшую влагой землю. Машина плавно шла под гору. Грузовик спустился на шоссе, проехал несколько километров и, свернув на проселочную дорогу, преодолел первый виток серпантина. За поворотом пограничников обдал холодный ветер. Шныриков поежился.
— Ну и ветерок! — пожаловался кто-то.
Емелин что-то ответил, но слова его заглушил скрежет неточно переключенной скорости.
— Шныриков, дай-ка спичку, — высунулся из кабины сержант Ильин. — Замерз? Ничего, скоро приедем, там отогреемся.
— Ага! — односложно ответил Николай.
Ветер рассеял туман, сквозь пелену облаков пробивалось солнце. Горы, омытые дождями, сверкали ослепительно яркой зеленью и снежными шапками вершин.
— Гляди, Коля, — тронул его Емелин.
У самой дороги стоял покосившийся деревянный крест с поржавевшей фигуркой распятого Христа. На ладонях — кровь. Кровь напомнила о гибели друга. Почему-то вспомнилась осень тридцать восьмого года. Проводы в армию.
«Тебя, Коля, наверно, в Испанию, — говорил Михаил. — Эх, как с тобой хочется!» Но его не брали: не хватало трех месяцев.
Ни Николай, ни Михаил не знали тогда, что мятеж, поднятый генералом Франко, лишь прелюдия к другой, большой войне, которую развяжет фашизм. И что на эту войну ни один из ровесников Михаила не опоздает…
От резкого торможения Шныриков едва не упал на дно кузова.
— Приехали! — выскочил из кабины Ильин.
Откатив в сторону толстый ствол, Николай выбрал топор, предварительно попробовав, хорошо ли он насажен. Провел пальцем по лезвию, достал из-за голенища брусок и ловкими, привычными движениями поправил заточку.
— Теперь в самый раз, — сказал он и, ловко перехватив топор правой рукой, взмахнул им радостно, свободно.
Плотничать Шнырикову не привыкать. Нил Крндратьевич, бывало, подолгу учил сына нужному в хозяйстве ремеслу. Внимательно следил за его самостоятельной работой, пряча улыбку в густой бороде. «Помни, сынок, — говорил, — топор на Руси всегда первым инструментом был».
Расстегнув ворот и засучив рукава гимнастерки, Николай продолжал тесать ствол неторопливыми, размеренными ударами.
«Тук!» — лезвие топора наискось врубается в ствол. «Тук! Тук!» — рука умело меняет угол, и все три зарубки отваливаются завитком, оставляя ровную белую дорожку на древесине.
Николай рубит и рубит. Его движения скупы и точны. По лицу, несмотря на прохладу, катятся капли пота.
— Перекур! — объявляет сержант Ильин.
Шныриков ударом вгоняет топор в только что начатый третий ствол и, свернув самокрутку, прикуривает.
— До вечера управимся! — прикидывает Ильин.
— Раньше.
— Не устал? — сержант дышит тяжело.
— От чего? — улыбается Николай. — Это так, физзарядка.
Он заканчивает третий ствол и переходит к последнему.
Свежеет. Грозно хмурится прикарпатское небо. Крупными каплями падает дождь. На иссиня-черном небе замысловатым зигзагом вспыхивает молния.
— Давай! Заводи! Чуть левее, взяли! — командует сержант Ильин, исполняющий и роль прораба. — Эй, Шныриков, подсоби!
Николай оставляет топор и, поднатужившись, помогает поставить бревно на место.
— Хорошо! — останавливает Ильин. — Давай скобу. Так, бей!
Гроза прошла, снова пригрело солнце.
— Обед! — останавливает работу сержант.
Только расположились с котелками, как прискакал Варакин.
— Молодцы, — осмотревшись, похвалил он.
— Еще часок, и закончим! — доложил Ильин.
— Я и приехал вас поторопить. Снова получен сигнал. Банда. Заставе приказано быть в боевой готовности.
«Почему-то все думают, что это обязательно Бир», — подумал Шныриков, продолжая тесать последнюю перекладину.
После него остается ровная, гладкая, будто полированная, поверхность.
— Через час — на заставе, — вскочив на коня, напомнил Варакин. — Боевая готовность.
— Есть, боевая готовность! — повторил Ильин.
Поглощенные делом, они восприняли эту команду как нечто обычное, не подозревая, какое испытание ожидает заставу завтра.
Поздно ночью пограничников разбудил сигнал. Заставу подняли «В ружье!».
— Первый номер! — вызвал сержант Коробской.
— Я! — отозвался Шныриков. Он был пулеметчиком по боевому расчету.
— Границу нарушила банда, — объявил им старший лейтенант. — Она уходит в сторону Черного леса. Возглавляет ее Бир.
Шныриков увидел рядом с начальником заставы бойца истребительного батальона Михаилу, приносившего саженцы, и понял: «Вот кто наших предупредил».
Отделение получило боевую задачу и выступило. Впереди шел сержант Коробской. Шныриков осторожно переступал через сплетения корней, продирался сквозь колючий кустарник. Рядом шагал Рудой.
— Догоним, — тихо шепнул Серега. — Михайло дал точное направление, далеко они не могли уйти.
Пограничники поднимались в гору уже около часа. Случайно зацепившись за корень, Николай упал. Затрещали сухие ветки, и сразу тишину леса вспороли автоматные очереди. Бандеровцы!
— Ложись! — крикнул Коробской, и Шныриков пополз влево вперед, занимая позицию с пулеметом.
Десятки вражеских автоматов решетили темноту беспорядочными очередями. Сомнений не оставалось: банда большая. Бир! Продолжая стрельбу, бандеровцы стали светить ракетами. Огонь усилился.
«Прощупать хотят, — подумал Шныриков. — Не поймут, много ли нас».
— Без команды не стрелять! — передал по цепи сержант.
Желтоватый лунный свет облил вершины деревьев. На землю упали тени. Шныриков заметил, что справа мелькнул силуэт.
— Огонь! — скомандовал Коробской.
Лес снова наполнился треском выстрелов. Враги залегли.
Темные фигуры опять поднялись и с дикими криками метнулись в разные стороны, пытаясь обойти пограничников.
— Гляди в оба! — крикнул сержант Шнырикову.
Николай увидел бандеровцев. Совсем близко, справа впереди! Повернув пулемет, дал прицельную очередь. Еще раньше полоснул автомат Сергея.
Атака захлебнулась. По Шныриков знал: сейчас она повторится.
Второй натиск начался несколькими минутами позже.
— Огонь! Плотнее огонь! — требовал сержант Коробской.
Шныриков понял: командир отделения хочет создать впечатление, что пограничников много.
Но хитрость не удалась.
— Бей комиссаров! — раздался хриплый бас. — Бей, хлопцы, их тута мало!
Враги снова пытались окружить пограничников. До полусотни, обойдя отделение Коробского, вышли с тыла.
— Отходить! — приказал сержант.
— Я прикрою! — вызвался Шныриков.
Коробской колебался.
— Отходите! — припав к пулемету, крикнул Шныриков.
— Гляди не задерживайся, — предупредил сержант.
Николай почти в упор расстрелял большую группу врагов, наседавших слева.
— Не отрываться, — повторил, уже отползая, Коробской.
— Сейчас! — Шныриков довернул пулемет на поднявшихся справа бандеровцев, но очереди не последовало. «Максим» молчал.
Задержка! Николай мгновенно снял крышку ствольной коробки, подаватель и, нажав на рычаг, хлопнул крышку на место.
Осмелевшие враги уже бросились на пограничника, когда длинная очередь ожившего пулемета, уложив бежавших впереди, снова прижала к земле бандеровцев. Дымящаяся гильза упала на руку Николая.
Пора! Он еще раз коротко полоснул огнем врагов и пополз назад, волоча за собой пулемет.