Отделение за отделением переправляются через Куру. Вот орудие выкатилось на плот. Дрогнули поплавки, качнулся плот, но не опрокинулся.
Конные взяли Куру вплавь, отыскали брод; одно орудие перешло реку на колесах.
Уже гремели в горах на вражьем берегу орудийные выстрелы, наша батарея громила противника. Переправившиеся части переходили в наступление на обороняющегося противника, имея целью к концу дня взять селение Сакире.
КРАСОТА
В Сакире мы пришли вчера вечером, а сегодня я полез на развалины крепости.
Крепость, как и все они тут, стоит на крутых скалах, запирая собой подступы со всех четырех сторон.
Сейчас она заросла буйным и диким кустарником, стены покрыты жирным и сырым мхом, есть даже дикая малина. Я лазал по шатким стенам, по остаткам путаных ходов и вдруг столкнулся с красноармейцами.
— Вы чего тут?
— Поглядеть, — ответили смущенно ребята.
Видно, никакая усталь не берет наших. Только вчера была тяжелая переправа, двадцать с лишним километров марша с боями, а вот сегодня полезли на крутые скалы посмотреть, каков он, мир.
Ребята забирают мой бинокль и восторженно смотрят на горы, на селение.
Горы тут опять в лесах, в сосне, густой, черной, среди которой редкие веселые, зеленые поляны.
Горы лежат, мягкими волнами. Освещенные полуденным солнцем, они образуют гигантскую чашу, на дне которой плавает утлое селение Сакире со своей высокой колокольней.
Внизу, ближе к селению, горы уже в кустарнике. Небольшие куски их отхвачены дерзким горным народом и подчинены пшенице и кукурузе. Здесь зелень кукурузных листьев и золото колосьев. Но чем выше, тем мрачнее черные горы; самые дальние, темные, тяжелые, исчезают в облаках, в синих туманах. И только где-то далеко и высоко — голубые горы в голубом небе.
По горам, по котловине вокруг селения вьются узкие и путаные дороги. Кое-где они окаймлены изгородью.
Лесу много, изгородь тут из длинных жердей.
Опутанное изгородями, открестившееся от гор крестом, дремлет под полуденным солнцем православное грузинское село Сакире.
Мерно и непрерывно бьет о камни река, и от этой непрерывности шум ее стал звуковым фоном, на котором вышиты голоса людей, ржанье лошадей, гулкое уханье пушки. И все это — широко и глубоко. И все это: и голубые горы, и селение, и бескрайные туманные горизонты, и белые палатки походного лагеря — все это чуть-чуть колеблется, дышит, звенит.
В крепости мы обнаружили маленький алтарик. Жестяная покоробленная иконка какого-то святого стояла на нем. Возле нее — остатки свечи и коробка спичек.
— Значит, молится кто-то, — сказал один из красноармейцев.
И разговор лениво пошел о сектантах, о вере, о боге.
— Всякий в свое верит, — сказал один. — У нас был такой, так он пню молился. Молокан, что ли, вера такая.
— Дурман…
Средневековье окружало нас. Башенки, в которых томились узники, остатки зала, где буйные игрались пиры, зубчатые стены с бойницами. На все четыре стороны — на юг, на север, на запад, на восток — выходили бойницы: враг всюду. Подозрительное и вероломное средневековье глядело на нас из узких настороженных амбразур.
Черная ржавь, как запекшаяся кровь, лежала на камне. Турки резали грузин, грузины резали соседей-армян, русские и тех и других.
Холохоленко Трофим подходит ко мне и говорит грустно:
— Кубанская тут кровь, товарищ командир. Есть тут и кубанская густая кровь. — И добавляет задумчиво: — Говорят, дед мой, казак, тут лежит.
Внизу на церковке вспыхивает крест. Средневековье дремлет под полуденным солнцем.
— Ишь ты, советские! — удивляется кто-то из бойцов и показывает коробок спичек, найденный на алтаре.
Спички идут по рукам, простые советские спички с аэропланом на коробке и надписью «Наш ответ на ультиматум». Последний боец, разглядывавший спички, кладет их на алтарик.
— Пущай пользуется, — говорит он и объясняет: — Старик, должно быть.
Пришел еще красноармеец. Влез на стену, посмотрел кругом, вздохнул и тихо, счастливо сказал:
— Эх, красота-а кака-ая!
ВАНЯ БАРБАР
Секретарем подива на походе был Ваня Барбар. Невысокого роста, бледный, болезненный, он хорошо выносил трудности похода, не жаловался, не хворал. Он шел всегда около вьюков штаба главного руководства, бережно охраняя небольшое имущество политической части: пишущую машинку, папки с материалами да ворох ильичевок.
В подиве его любили за мягкость и кротость характера, за исполнительность, за деловитость.