На двери регистратуры висело объявление: свидания разрешаются только один раз в неделю, по воскресеньям. Сегодня был понедельник.
Дежурная сестра, уже старушка, сказала мне:
— Вообще-то плохо. Били, камни зажав в кулаке. Но сотрясения мозга нет, и переломов нет — это главное. Выходим. — И улыбнулась: — Красоту свою не потеряет.
Она тоже принимала меня за жениха. Все время косилась на мои резиновые сапоги, грязную рабочую куртку и жалкий букетик одуванчиков. Может быть, букетик мне и помог. В вестибюле не было никого. И вдруг сестра сказала:
— Вот вам халат. На две минуты я вас проведу. Отдайте эти цветочки ей сами.
Шура лежала вся забинтованная. Только и видны были открытые глаза, кончик носа и губы. Тоже распухшие, черные. Руки в бинтах, как обрубки бревен, лежали поверх одеяла. Я показал Шуре букетик, положил на тумбочку. Сказал:
— Поправляйся быстрее.
Три женщины, которые лежали в этой же палате, повернули к нам головы. Сестра торопила:
— Идемте, идемте, с ней нельзя разговаривать.
Но Шура очень просила меня глазами. Я нагнулся к самым ее губам. Она тихонько выговорила:
— Костенька, самый лучший день — понедельник.
Сестра дергала меня за рукав.
В вестибюле сам черт не мог приготовить для меня лучшей встречи. Там расхаживал Илья Шахворостов. И в руках у него была большая коробка шоколадных конфет, наверно рублей за сто. Увидев меня, Илья переменился в лице, стал белым, как халат, в каком я спускался по лестнице. Он хотел подойти к сестре, но я не дал этого сделать. Я быстро сбросил халат, взял у Шахворостова коробку с конфетами и передал сестре:
— Дорогая гражданочка, это вам. Лично вам. Большое спасибо. До свидания.
И повел, как щуку на спиннинге, туго упиравшегося Илью.
Сестра ничего не поняла. Взяла конфеты. Видимо, решила, что мы с Шахворостовым пришли оба вместе. Друзья. Но Шуре дарить конфеты пока бесполезно. Ей, сестре, это подарок за доброту, за внимание.
Шахворостов больше не упирался. Он хотел сесть в автобус, который как раз в эту минуту остановился у больницы, но я сказал:
— Пройдемся пешком. Мимо кладбища. Тут недалеко.
Илья сверкнул глазами, не поворачивая ко мне головы:
— Пешком так пешком.
Мы шли левой стороной шоссе, чтобы видеть машины, летящие нам навстречу. Илья старался идти ближе к кювету. И я догадывался, он хочет меня держать под страхом: нечаянный толчок — и я под машиной. Дурак!
— Ну вот что, Илья, идти нам вместе близко ли, далеко ли, — сказал я, — а разговор у нас будет короткий.
— Принимаю, — сказал Шахворостов. — Ты мне поперек дороги не становись.
— Дорога, вот она, перед нами, — сказал я, — и мы идем вдоль дороги. Так можем и до самого дома дойти. А меня не пугай. Того, что с Королевой, со мной не сделаешь.
— И ты меня не пугай, — сказал Шахворостов. — Со мной ты тоже ничего не сделаешь. А насчет Шурки — это мне не подводи, я был в Черноречинской. Самого, как обухом, весть ударила. Чего бы я к ней в больницу побежал?
— А за тем самым ты побежал, за чем и в Черноречинскую ездил. Подозрения от себя отвести. Ладно. Отомстил ты ей полной мерой. Не знаю, как тебе отомстить за нее. Избить и тебя до смерти? Этого я не могу. Мне природа не для этого руки дала. Не могу! — И повернулся, уперся грудью в грудь ему, чуть — и полетит в кювет. — Я не могу. А ты можешь? Или ты хочешь меня ножом? И на это пойдешь?
У Шахворостова губы задергались. Он видел, что он разгадан, хотя улик против него нет никаких. Пугать меня впустую глупо, а по-серьезному — самого страх берет. И не дошел он все же до этого.
— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Барбин, — сказал он. И прежнего рыку у него в голосе уже не было. Даже всхлип какой-то вырвался. — Я по себе, ты по себе. Чего тебе от меня нужно? А Шурку мне жаль самому!
И в этих словах была правда. Я это понял, сыграть он так не мог. Видимо, дружки его постарались больше, чем он их просил. Все-таки в глубине в нем человек еще оставался. Хотя обтянут был не кожей, а шкурой.
От тебя, Илья, вот чего я хочу. Королеву ты больше не знаешь. Забыл, где дом ее. Забыл, как ее зовут. На улице встретилась — незнакомая. Понял? Смертью тебе грозить я не буду, сказал уже: не могу. Но если ты по земле этой будешь ходить, каждый твой шаг будет считан. Среди людей хочешь быть — будь человеком… Пути тебе два. С людьми и работать, с этой минуты все прежнее отруби. Против людей, не работать и не знаю чем жить — отворачивай в поле, дальше шагу рядом с тобой не ступлю. Где тогда встретимся, судьба покажет. Королеву я тебе не прощаю. Но с этой минуты из памяти тоже ее отруби. Теперь сам выбирай.