– Ковригин, чорт рыжий. Забил вовсе. А ноне, накось… Да не пес я ему дался. Сбегу.
Аким покачал головой.
– Сбегу, – упрямо повторил Захар. – До дому как ни есть доберусь. Хоть в два месяца, а дойду. – Захар замолчал и искоса просительно поглядел на Акима. – А, дяденька Аким? Замок-то собьешь, а? С ожерёлком-то куда ж? Изловят. Земляки, вишь, не согласны. Пытал я.
Аким сел на лавку, откинул со лба свесившуюся прядь прямых как солома и как солома желтых волос и поглядел на Захара.
– Ни к чему это, – опять сказал он и покачал головой.
– Как ни к чему? – спросил Захар. – В ожерёлке-то не убежишь… Сразу скажут беглый.
– Бежать ни к чему, – сказал Аким.
Захар тряхнул головой и схватился за ошейник.
– Выпороть Ковригин сулился! – крикнул он. – Дожидать, что ли, буду? Как же! Сбегу, и ну! На деревню, к бабке!
– Молод ты, Захар. Ну где тебе бежать? Да одному еще, – заговорил Аким помолчав. – Хуже будет. Знаю я. Хуже, – повторил он так, точно хотел вбить в голову Захара это слово. – Тоже и я, как такой был, как ты, бежать надумал.
Захар уставился на Акима. Больше года жил он у него, и Аким ни разу ничего ему про себя не рассказывал.
Но Аким свесил голову и замолчал.
Захар сел с ним рядом на лавку, подождал немного и дернул его за плечо.
– Ну, дяденька Аким? Поймали тебя, что ль?
– Может, и лучше, кабы поймали, – не поднимая головы, проговорил Аким.
– Чего ж лучше-то, дяденька? А?
Захар опять потряс его за плечо.
– Из одной беды в другую попал.
– Сюда, стало быть, дяденька?
– Ну, чего пристал, Захарка? От своей доли не убежишь. Жалко мне тебя – то и говорю. Сиди лучше.
Захар заерзал на скамейке.
– Да, сиди, – заговорил он. – Тебе-то хорошо. Небось, как на тебя бы ожерёлок-то… небось, взвыл бы…
Аким покачал головой, но ничего не ответил. Он молча встал, достал с полки деревянную чашку с вареной картошкой, две луковицы, жбан квасу и деревянные ложки. Не торопясь нарезал он картошку, накрошил лук, посолил и залил квасом. Потом вздохнул, посмотрел на образ, перекрестился, сел на лавку и сказал:
– Ну-ка, Захар, хлебай…
– Сам ешь, – буркнул Захар, хватаясь за торчащую впереди рогульку. Губы у него задрожали, и он через минуту опять заговорил:
– Думал, жалеешь ты меня, дяденька Аким. Замок ведь лишь сбить. Неужто побоишься?
Аким положил ложку и внимательно посмотрел на Захара.
Не понять тебе, малый. Говорю – потерпи. Хуже будет.
– Заладил – хуже да хуже. А чего хуже?
– Эх ты, Захар! Понятия у тебя нет. То вольный я был, а то холопом стал. К заводу приписали. Заводской я ноне, крепостной. В неволе и жизнь кончать.
Захар замолчал и взял ложку.
Глава третья
Захар никак не мог уснуть. Рогатка не давала ему улечься на лавке. Как ни повернись – все мешает. То в лавку воткнется, так что не вздохнешь, то в руку ткнет. Стал было засыпать Захар, а одна рогулька воткнулась в паз между бревнами и душит, не пускает. Он взвыл. Почудилось – во сне домовой навалился.
Проснулся Захар рано утром, и такая обида его взяла! Никто ему пособить не хочет. Даже дяденька Аким не хочет рогатки сбить. Затвердил одно: хуже да хуже будет. Чего ж хуже? Дорогу сыскал бы. Как не найти дороги, – люди покажут. До бабки бы добрался, – жива еще, верно, старуха. Гнедко у нее тоже остался. Только бы ожерёлок ему сбили. Самому не сбить. А уж он бы добрался.
Захар сел на лавке и посмотрел в окно. Светать начинает. Побежать, что ли, назло в башкирское кочевье? Свои не хотят,– может, башкирцы собьют ожерёлок. Там у него знакомые есть. Кызметь, башкиренок, почтарем ездит.
Захар поглядел на Акима, – спит. Сегодня воскресенье – подольше поспит.
Он тихонько встал, натянул штаны и, как был, босиком, выбрался на крыльцо, постоял немного и пошел. Пусто. Бабы и те не встали еще – из труб дым не идет.
Захар поежился. Хоть и не холодно было, а спозаранок всегда будто пробирает. Только бы заводские ворота не заперты были. Нет, как раз сторож вышел из сторожки, засов отодвигает. Захар схватился за рогатку. Увидит – спрашивать начнет.
Но старик-сторож с желтой бородой широко зевнул, покряхтел, перекрестил беззубый рот и повернулся спиной к Захару.
Захар быстро прошмыгнул мимо него и бегом пустился через пустырь к лесу, да не к просеке, а поправей, через молодой лес. Тут раньше, сказывали, дремучий бор был. Его вырубили, когда завод строили, лет тридцать назад. С тех пор от него такие пни остались, что двоим еле обхватить.
И новый лес высокий вырос по памяти только его молодым называют. Березы уже желтеть начали – осень. Свежо в лесу, темно и так тихо, что слышно, как под босой ногой сухой сучок треснет.