Тремя днями ранее…
"Дорогая моя, правильное утро в респектабельном доме начинается рано. Первым встает дворецкий, ведь кроме него никто не смеет открывать входные двери, а молоко и утренние газеты приносят на самой заре. Так же помни, прислуга — символ благополучия дома, те, кто позволяют леди вести достойный образ жизни. Когда у тебя появится свой дом, учти, что леди и джентльмены никогда не должны слышать голоса слуг".
В этот момент внизу раздался крик миссис Макстон:
— О, нет, Бетси, требуется чайный сервиз подходящий к случаю, а потому исключительно голубой, несомненно легкий принт и ажурная отделка… ммм… принеси из кладовой сервиз от "Тиффани".
Я невольно улыбнулась, и перешла к продолжению чтения конспекта, который некогда вела по приказу матушки, записывая ее наставления.
"Слугам запрещено самим заговаривать с хозяевами".
Распахнулась дверь, заглянула Бетси и спросила:
— Мисс Ваерти, ну как, закончили?
Я с тоской посмотрела на идеальный белоснежный лист бумаги с дорогим теснением, на котором пока что имелась всего одна фраза "Дорогая матушка…".
— Я в процессе, — нервно солгала горничной.
Бетси кивнула и унеслась в кладовую.
Мне же пришлось вернуться к конспекту, который во времена моей юности уже был весьма фривольно назван Заунывным трактатом.
"Служащие никогда не должны излагать свое мнение работодателям".
— Мисс Ваерти, — миссис Макстон появилась в незакрытых Бетси дверях, — вы наденете голубое платье, расшитое васильками. И не спорьте!
Я не стала спорить, отчетливо зная, что это бессмысленно. Радовал лишь один факт — во всем этом не принимала участие леди Давернетти, а потому страшного мы, можно сказать, уже избежали.
"Слуги никогда не должны разговаривать с другим слугой в присутствии работодателя".
— Но миссис Макстон, — Бетси с коробкой содержащей фарфоровый сервиз, показалась в дверях, — это платье прислала леди Давернетти! А вы помните, каким было прошлое платье, пошитое по эскизу леди Давернетти!
Что?!
— Бетсалин, — очень отчетливо и гневно произнесла миссис Макстон, — ступай на кухню!
Горничная юркнула прочь, а мне же достался невозмутимый вопрос:
— Как продвигается дело с написанием письма вашей матушке?
— Определенно весьма скверно, — с грустью призналась я.
— Мм, а что это вы читаете?
Домоправительница быстро пересекла пространство еще частично разгромленного кабинета, взяла со стола мой конспект, и с интересом вчиталась в его содержимое.
— О, а ваша матушка определенно является женщиной, знающей толк в ведении домашнего хозяйства.
— Да, это так, — я с трудом подавила тяжелый вздох.
Миссис Макстон с нескрываемой жалостью посмотрела на меня и высказала свое мнение:
— Мисс Ваерти, боюсь, от этого письма не будет никакого толка.
Вероятно, она была права, и все же…
— Я хочу хотя бы объяснить, — прошептала едва слышно.
Отрицательно покачав головой, моя добрая экономка, сделала неожиданно чудовищное признание:
— Все ваши письма родным сжигались прямо на серебряном подносе для корреспонденции. Их письма к вам постигала та же участь.
Я стоически выдержала и этот удар. Лишь села ровнее, да задышала чаще, пытаясь сдержать слезы.
Обойдя стол, миссис Макстон успокаивающе коснулась моей ладони, а затем тихо признались:
— Мы поняли это не сразу, ведь, как вам известно, мисс Ваерти, профессор поступал так со многими письмами.
Это было мне известно. Лорд Стентон относился к тем драконам, которые никогда не меняли принятые решения, а потому неугодные ему не имели никакой возможности оправдаться письменно — послания сгорали, едва их переносили за порог дома. И в умении сжигать дотла профессору не было равных — утренние и вечерние газеты, важные письма, послания от коллег оставались нетронутыми, а неугодные письма становились пеплом, неспособным воспламенить ничего более. Помнится, первое время я с живейшим интересом наблюдала за подобными явлениями на подносе для корреспонденции, и как-то даже была застигнута профессором за крайне нетривиальным занятием — попыткой зажечь свечу от горящих ярких пламенем писем.
"Моя дорогая Бель, — произнес тогда профессор, — мне всегда казалось, что вам есть чем заняться в моем доме".
О, да, занятий было превеликое множество, но, воистину, знай я тогда, что на этом подносе, возможно, сгорают письма от моих родителей, я повела бы себя не столь беспечно.
— Я должна объяснить, — проговорила, сжимая перо и глядя на белоснежный лист, — должна…