– По предложению товарища Ланского перенести городок ближе к фабрике.
– По предложению товарища Ланского сделать изменения в плане.
– По предложению товарища Ланского уменьшить ассигновку…
Бобров вполне понимал товарища Ланского – может быть, и сам он в подобном случае поступил бы не иначе – но в то же время ему было неприятно, что вот человек, по-видимому ни уха ни рыла не смыслящий в деле, сумел терроризировать всех своим громким голосом и безапелляционным тоном.
– Как жаль, что не позвали архитектора. А ведь в этом виноват я. Надо было настоять, чтобы присутствовал архитектор.
Но думать об этом было поздно. Юрий Степанович был скомпрометирован и уничтожен своим более сильным в смысле голосовых связок и безапелляционности тона соперником.
Он закусил губы и молчал. Он даже ничего не ответил на обидное для него предложение:
– Справитесь ли вы местными силами? Может быть, вам прислать подкрепление?
Хорошо, что никто из местных членов комиссии не встретил этого предложения благосклонно: оно обижало не только Боброва, но и других, весь город и всех работников этого города.
А провинциальное самолюбие развито, как известно, в степени, обратно пропорциональной размерам городов.
Вечером комиссия в полном составе была на вокзале. Только в отличие от встречи – провожал ее не один Лукьянов, но и Муся. Она облюбовала себе важное лицо и все время, вплоть до отхода поезда, говорила с ним неизвестно на какую тему. На лице важного человека во время этого разговора сияла полуприятная, полуравнодушная улыбка.
Боброва на станции не было.
Юрий Степанович спешил поделиться новостями с Галактионом Анемподистовичем. Тот слушал рассказ Боброва довольно-таки равнодушно, словно наперед знал, кто именно и что именно говорил на заседании комиссии и какое решение было принято. Уменьшение сметы на десять процентов его нисколько не обеспокоило:
– Я как раз эти десять процентов прибавил. Имел в виду – опыт есть…
Но когда Бобров дошел до инцидента с планом будущего городка, архитектор проявил несколько больший интерес.
– Так ведь это не их дело.
– Просили показать – я и показал, – оправдывался Бобров. – А уж и подвели же вы меня с этим планом!
– Кто подвел? Почему? Что они понимают? Разве они специалисты.
– Да неужели вы то не знаете, – рассердился Бобров, – я раскрываю этот ваш замечательный чертеж, а улицы, представьте, – кривые.
– Что же из того? Ну, кривые. Я же вам объяснял почему.
– А то, что надо составить новый план. Перемудрили вы с вашими улицами. Не думайте, что я не защищал – пришлось, а надо мной только смеялись.
– Ну об этом мы после поговорим – спокойно ответил архитектор – а еще что?
– А еще постановили передвинуть город поближе к фабрике.
– Там? В кабинете? В здравом уме и твердой памяти? Записали в протокол?
– Разумеется.
Боброву было непонятно, почему архитектор говорит об этом таким тоном, словно издевается и над ним, и над комиссией, и над протоколом.
– Будьте добры составить новый проект, – не глядя на собеседника, официальным тоном добавил Бобров.
Архитектор, вместо того, чтобы обидеться, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди, бороду поднял вверх и захохотал, сначала тихо, потом все громче и громче. Бобров ничего не мог понять.
– Что тут смешного? Ну?
Смех архитектора был вполне искренним. Он не мог остановиться, а только притягивал Боброва за рукав поближе к себе, усаживая его на кровать.
– Погодите… ха-ха-ха… Погодите… Так они передвинули… И все тут… Землю хотят обмануть… Ведь на моем плане каждый камушек учтен. Ведь иначе на этом месте и построить нельзя. Ну можно немножко улицы выпрямить, если им так нравится – я спорить не буду, А как же они на другое место переносят.