Он отколупнул с одного бревна кору – дерево оказалось покрытым белыми точками, кое-где белоснежной тончайшей ватой, кое-где-пестрыми, лиловыми, розовыми бугорками.
– Гниет?
– Merulius laorimans, – ответил архитектор.
Название этого опасного разрушителя было непонятно Юрию Степановичу.
– Грибок, – объяснил архитектор. – Такое дерево в стройку не годится – весь дом заразить может.
Было легко отобрать зараженные грибком бревна, было легко поставить на склад специалиста, который бы предварительно осматривал лес, – было легко, наконец, распорядиться пилить бракованные бревна на дрова и выслушать шутливое по обыкновению замечание архитектора:
– Нужно и о дровах позаботиться.
Но было нелегко найти виновников этой возмутительной и даже преступной небрежности, и еще труднее было удовлетворить голос справедливости, требовавший наказания виновников.
– Кто принимал?
– Палладий Ефимович.
– Под суд, – закричал было Бобров, которому фигура товарища Мышь была всегда неприятна.
– Что вы, что вы, – остановил его архитектор. У него сильная зацепка. Как бы нам вместе с ним под суд не попасть… Ошибочку исправить надо – и следить, главное – следить в оба…
– Как же исправить-то?
– Расходики, конечно. Тепловая сушка, искусственная. Спешка-то ведь у нас какая – что бы лесу-то выдержаться дать, ну хоть еще годик. Все торопимся, торопимся, торопимся…
Этим, может быть, дело и кончилось бы, если бы назавтра в местной газете, рядом с сообщениями о быстром росте рабочего городка, о грязи в бараках, об испорченном мясе, которое было выдано строителям, не приютилась такая же маленькая, но гораздо более обидная заметочка:
– Для кого строят эти дома, и что глядят наши заправилы? Выдают дерево, которое для стройки негодно. Не пора ли положить конец этому безобразию!
XXI
Поговорим о первых днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Газетная заметка, кстати сказать, несколько запоздалая, была, конечно, явлением пустяковым: можно было дать солидное опровержение, подкрепленное обещанием расследовать дело – и все было бы кончено, но все предшествующие обстоятельства, неопытность Юрия Степановича и, главное, его личные довольно-таки запутанные дела сделали положение невыносимым. Да, были, сделаны ошибки, да, были допущены злоупотребления – все это факты не такие значительные, по сравнению с обширностью проведенной им работы – но может ли он сегодня, сейчас позвать кого угодно и сказать:
– Проверяйте. У нас все чисто.
А отчет, а крупный аванс?
Эта мысль повергала его в состояние, при котором человек способен пойти на верную гибель, только бы избавиться от угнетающих его в данный момент настроений.
Этими настроениями и временным этим замешательством и воспользовался враг.
Юрий Степанович не знал и не видел вокруг себя врагов: наоборот, он всегда чувствовал себя в окружении дружески настроенных людей. И почему бы ему не чувствовать себя среди друзей? Не им ли создано огромное дело, не ему ли обязаны все те, кто так или иначе принимал участие в этом деле, кто так или иначе получал от этого дела материальную ли, моральную ли пользу. Никто не был обижен или обделен, все долги и обязательства, даже самые ничтожные, исполнялись, – откуда же могли явиться враги?
Он не знал одного: для того, что бы нажить врага, не надо никого обижать, обделять или оскорблять, не надо никому причинять вреда – достаточно только сделать что-либо, чего другие сделать не смогли, чтобы сразу же у тебя появились враги из числа тех, кто ни при этих, ни при каких-либо иных обстоятельствах сделать ничего не может, но зато вполне и с успехом может заменить вас в созданном вами же предприятии.
Он не знал, что эти неведомые враги не выйдут открыто, не скажут:
– Мы твои враги – бойся нас.
Не выступят против него на заседании или в комиссии, или на совещании, а неизменно, сохраняя самую дружественную улыбку, постараются утопить его в ложке воды, ими же заранее весьма предусмотрительно приготовленной.
И поэтому Юрий Степанович не увидел ничего дурного в том, что один из многочисленных друзей, увидев задумчивость его, подошел к нему просто, по-человечески, по-дружески, как только может подойти приятель твоего беспечального, как говорится, детства, и как человек, кроме того, всем Юрию Степановичу обязанный.
– Не пора ли нам сдать отчет, – напомнил он, пользуясь правом управляющего делами.
Бобров прекрасно понимал, что отчет сдавать давно пора, что все сроки прошли, и смутился, может быть – на минуту, но быстро оправившись от смущения, ответил: