– Не стану я привыкать. Не нравится мне этот квартал и дом, который купил отец. У меня здесь нет друзей.
Я сглотнул слюну.
– Хочешь, я буду тебе другом?
– А кто ты такой?
– Давид Мартин.
– Это ты уже говорил.
– Кажется, у меня тоже нет друзей.
Бланка повернулась и посмотрела на меня со сдержанным любопытством.
– Я не люблю играть в прятки и в мяч, – предупредила она.
– Я тоже.
Бланка улыбнулась и снова протянула мне руку. На сей раз я постарался наилучшим образом запечатлеть поцелуй.
– Ты любишь сказки? – спросила она.
– Больше всего на свете.
– Я знаю такие, которые мало кому известны, – заявила Бланка. – Отец сочиняет их для меня.
– Я тоже. То есть сочиняю их и выучиваю.
Бланка нахмурилась.
– Ну-ка, расскажи.
– Прямо сейчас?
Бланка кивнула, даже с каким-то вызовом.
– Надеюсь, твои сказки не о принцессах, – с угрозой добавила она. – Я ненавижу принцесс.
– Ну, одна принцесса там есть… но очень злая.
Бланка просияла:
– Насколько злая?
2
Тем утром Бланка стала моей первой читательской аудиторией. Я рассказал ей сказку о принцессах и колдунах, о злых чарах и отравленных поцелуях, обо всем, что происходило в волшебной вселенной, полной оживающих дворцов, которые, словно адские чудища, ползут по болотам сумеречного мира. В конце рассказа, когда героиня погрузилась в ледяные воды черного озера с проклятой розой в руках, Бланка навсегда определила курс моей жизни: разволновавшись, утратив слой лака, покрывавший ее, сеньориту из хорошего дома, она пролила слезу и прошептала, что моя история ей показалась прекрасной. Ради того, чтобы этот миг никогда не развеялся прахом, я отдал бы жизнь. Тень Антонии, упавшая к нашим ногам, вернула меня к прозаической действительности.
– Пора идти, сеньорита Бланка, ваш отец не любит, когда мы опаздываем к обеду.
Служанка забрала ее от меня и повела вниз по улице, но я следил за ней взглядом, пока силуэт Бланки не затерялся вдали, и увидел, как она помахала мне рукой. Я подобрал куртку и снова надел ее, чувствуя тепло Бланки и ее аромат. Улыбнулся и хотя бы на несколько секунд понял, что впервые в жизни счастлив, и теперь, попробовав на вкус эту отраву, никогда не вернусь к прежнему существованию.
Тем вечером, когда мы ели на ужин суп с хлебом, отец сурово оглядел меня.
– Вижу, ты изменился. Что-нибудь произошло?
– Нет, папа.
Я рано лег спать, убегая от мутного марева, окружавшего отца. В темноте думал о Бланке, об историях, которые хотел для нее сочинить, и вдруг сообразил, что не знаю, где она живет и когда увижу ее снова, если это вообще когда-нибудь случится.
Следующие два дня я искал Бланку. Как только отец засыпал или закрывал дверь к себе в спальню, предаваясь своему особенному забвению, я уходил в дальнюю часть квартала и блуждал по узким, темным переулкам, окружавшим бульвар Борн, в надежде встретить Бланку или ее зловещую прислугу. Я выучил наизусть каждый изгиб, каждую тень этих улиц, где стены, казалось, сливаются воедино, превращаясь в сплетение туннелей. Линии, вдоль которых в старину располагались средневековые цеха, образовывали сеть коридоров; они начинались около базилики Святой Марии на Море и сплетались в узел из проходов, арок и невозможных искривлений. Во все эти места солнечный свет проникал на несколько минут в день. Горгульи и барельефы виднелись в промежутках между старинными разрушенными дворцами и зданиями, которые надстраивались одно над другим, будто скалы на обрывистом берегу из окон и башен. Вечером в изнеможении я возвращался домой, как раз к тому времени, когда отец просыпался.
На шестой день, уже начиная думать, что встреча приснилась мне, я шел по улице Мираллерс, глядя на боковую дверь собора. Густой туман опустился на город, волочась по улицам, словно белая вуаль. Двери в церковь были открыты. Там в дверном проеме запечатлелись силуэты женщины и девочки в белых одеждах, а через мгновение туман скрыл их в своих объятиях. Я побежал, ворвался в базилику. Туман сквозняком затягивало внутрь, и фантастическое покрывало из пара плавало над рядами скамеек в центральном нефе, цепляясь за пламя свечей. Я узнал Антонию, служанку – она стояла на коленях в одной из исповедален, в позе, выражающей раскаяние и мольбу. Я не сомневался, что исповедь такой гарпии тоном и густотой напоминает смолу. Бланка сидела на скамье, болтая ногами и отрешенно глядя на алтарь. Я подошел к скамье, и Бланка обернулась. Увидев меня, просияла и заулыбалась, и я тут же забыл бесконечные тоскливые дни, когда пытался отыскать ее. Я сел рядом.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Бланка.