***
— И что это мы с тобой сейчас провернули? — спросила Саша, когда они благополучно выбрались из логова поэтессы и уселись на травке в душистых зарослях Клариного сада.
— Избавили Декаденцию от позора. — невозмутимо ответил Савва.
— Ты что, ее отравил? — ужаснулась она.
— Нет, только усыпил. — ответил он, безмятежно улыбаясь. — Бэлла добавила в еду какую-то снотворную траву.
— Не понимаю, зачем вам это надо! — не выдержала Саша, — Хорошая мина при плохой игре?
— Ты будешь завтра в Самородье? — неожиданно спросил Савва.
— В Самородье… — Саша слегка растерялась и не сразу сообразила, что ответить. Слишком резко он сменил тему. — Я… да, наверное. Если мне разрешат пойти. Приду тебя послушать. Ты ведь завтра играешь?
— Не надо. Не приходи.
— Это еще почему?
Он не ответил, отвернулся.
— Ты перезанимался. — заметила она.
Повисло натянутое молчание. Саша чувствовала, что Савва хочет сказать что-то важное, но не решается. И в какой-то момент поняла — нет, не решится. Тогда медленно, будто рассуждая вслух, она проговорила:
— Странно получается… Декаденция не может писать стихи. Клара не может заниматься садом, но и с Музеоном она не справляется. Филибрум не приближается к книгам, потому что Кассандра предсказала ему смерть. Бэлла ненавидит готовку лютой ненавистью и тоскует по своим травкам. Кто же здесь занимается своим делом? Платон Леонардович? Карл Иваныч? Ты?
Это был вопрос, требующий ответа. Но Савва не сводил с нее напряженного взгляда и молчал. Наконец осторожно спросил:
— К чему это ты?
Саша будто этого и ждала.
— Не понимаю — почему музы так боятся попасть в Город Мертвых Талантов? — с вызовом произнесла она, глядя на него в упор. — Они и так в нем живут.
Сказала и пожалела. Уже не раз она убеждалась, что бесполезно его провоцировать, он только глубже прячется в свою раковину. Так вышло и в этот раз. Савва поднялся с земли и протянул ей руку.
— Уже поздно. — спокойно сказал он, — Пора по домам.
— Имей в виду, — предупредила напоследок Саша, — я приду завтра в Самородье. Так что советую тебе как следует подготовиться.
***
Рассвет застал поэтессу спящей за столом. Ее разбудили птицы и утренняя прохлада. Она подняла голову, размяла задеревеневшую шею, закрыла окно, прошлась по комнате, зевая и поеживаясь.
— Как же я так заснула? — с досадой пробормотала она. — Не надо было наедаться ночью… Милостивые создатели, мой экспромт!
Она метнулась к столу, схватила листок, пробежала глазами строчки, написанные ее изящным почерком. Уставилась бессмысленным взглядом в окно, будто силясь что-то вспомнить.
— Я же не… мне кажется, я писала что-то другое…
Она снова внимательно перечитала стихотворение на листке бумаги.
— Невероятно… Неужели я еще и медиум? Да, да, это так! — едва дыша прошептала Декаденция, закончив чтение и прижимая листок к груди.
— И снова чудо! Благодарю вас, Великие хранители, что не забываете меня! — произнесла она, возведя глаза к потолку. Потом села за стол и принялась учить стихотворение наизусть. Нехорошо читать экспромт по бумажке.
ГЛАВА 22. Агафьин день
Саша проспала почти до полудня, великолепно выспалась, и этого оказалось достаточно, чтобы жизнь показалась ей почти прекрасной.
И только одно мешало наслаждаться моментом — сегодняшний праздник в Самородье.
Пообещать Савве заявиться на его выступление было легко. Труднее будет осуществить свою угрозу. Ее могут не выпустить, и скорей всего, так и будет. А между тем, ей бы не помешало появиться в Самородье и пошнырять там. Может что-то новое удастся разузнать. Да и Савва темнит не на шутку. С чего вдруг ей стало нельзя его слушать? Толпе народу можно, а ей нельзя! Он ведь уже играл при ней, и как играл! А теперь не хочет, чтобы она приходила. Очень странно. Надо бы выяснить — с чего такая перемена. И для этого нужно изобрести серьезную причину для визита на праздник. Но какую? В голову ничего не приходило. Все утро Саша перебирала возможные поводы, и не находила подходящего. Так ничего и не придумав, отправилась в библиотеку.
Филибрум, сидя за столом, возился с каким-то допотопным агрегатом. Его тонкое лицо страдальчески кривилось. Очевидно, дело не ладилось.
— Что это вы, Филипп Брунович, антиквариатом приторговываете? — весело поинтересовалась Саша.
Но Филибрум, по всей видимости, не был настроен шутить.
— Да вот, камера меня подвела! — отозвался он, чуть не плача, — Объектив не выезжает, заело что-то. Просил ведь Платона — проверь, проверь! Так он забыл! И в самый ответственный момент взял и пропал!
— Пропал? — насторожилась Саша. — Как? Куда?
Известие о пропаже Платона Леонардовича ей совсем не понравилось. Еще одного не хватало!
Но Филибрум был слишком погружен в свою беду, чтобы обратить внимание на тревожные нотки в Сашином голосе.
— Что мне теперь делать? — капризно спросил он у камеры.
— Ну и аппарат у вас! — фыркнула Саша, — Вы бы еще магниевый достали! А вам зачем?
— Это не мне, — дрожащим голосом ответил мэтр, — Мне вообще уже ничего не нужно! Это для Декаденции.
— Ах, ну конечно, для Декаденции. — язвительно проговорила Саша. — Могла бы сама догадаться. А ей зачем?
— Для своей стены славы. Не видели? Ах, да, вы же не были у нее дома… “Поэт читает экспромт!” Каждый раз в новом образе. Хотел вас попросить сделать фотографии, и вот, пожалуйста! — он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру.
— И чего вы все носитесь с этой Декаденцией, не понимаю! — злилась Саша.
— Слышали бы вы ее раньше — не спрашивали бы. Это была… феерия! Волшебство! А сейчас… все гибнет, рушится, валится в тартарары… — он безнадежно махнул рукой. На лице его отразилась такая печаль, что Саша удержалась от очередной язвительной реплики в адрес поэтессы.
— Воспоминания и традиции — это все, что у нас осталось. — продолжал Филибрум. — Раньше я сам фотографировал Декаденцию, сегодня хотел попросить об этом вас. И вот, пожалуйста! — он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру, — Теперь извольте выслушивать истерику! — Он уронил голову, бессильно сгорбился, весь уйдя в свою печаль.
Саша встрепенулась. Вот отличный повод для визита в Самородье! Ее наверняка отпустят, если Филибрум попросит.
— Смешной вы, Филипп Брунович! — радостно воскликнула она, — Мне бы ваши проблемы. Розетки у вас тут есть?
— Розетки? — переспросил Филибрум, не поднимая головы, — Есть где-то. В другом крыле. Со стороны Самородья. Что в них теперь толку?
— У меня есть камера. В телефоне. — сообщила Саша тоном заговорщика.
— В телефоне? — оживился Филибрум, — И вы сможете?
— Смогу, если получится зарядить. Шнур у меня есть. С вас розетка.
— Вообще-то, в Музеоне мы такими штуками не пользуемся… — капризничал мэтр, но в глазах его уже засветился привычный хитроватый огонек.
— А мы и не будем, — подыграла ему Саша, — мы в Самородье воспользуемся. Там же и напечатаем. И никаких истерик!
***
Филибрум добыл для Саши разрешение. Уполномоченный альбинат со свитой подвел ее к калитке и строго предупредил, что если она вздумает сбежать, то у ее драгоценных поручителей будет куча неприятностей. Разумеется, он выразил эту незатейливую мысль на своем, альбинатском языке, но Саша не смогла бы повторить его тираду, даже если бы очень постаралась.
Напрасно они так волновались и тратили на нее драгоценное время. Если бы ее сейчас силой посадили на паром, она спрыгнула бы и поплыла обратно. Но она промолчала, с достоинством кивнула альбинатам и прошла сквозь калитку в тупик Жанны Д”Арк.
И — крики, пение, завывание разом обрушились на нее. В тупике, возле самой стены полыхал огромный костер, и казалось, живая Жанна посреди огня совершает свой страшный путь к бессмертию. Искры, вспышки, тени от языков пламени бесновались на темной стене, и Саше почудилось на мгновение, что нарисованное лицо исказилось от боли. Она расстроилась, развернулась, пошла вперед, запретив себе думать, что увиденное ею — дурной знак. Ей нужно попасть на площадь Безобразова. Сегодня это просто — толпы людей направляются туда, там там будет происходить самое интересное. Но и здесь, в паутине узких улочек есть на что посмотреть. Повсюду горят костры, как символ эшафотов, от которых спаслись предки жителей Самородья. Люди, переодетые в колдунов и ведьм, или просто нарядившись в лохмотья, несут в руках пылающие ветки или пучки хвороста. В Агафьин день по всему городу огонь и веселье.