- Не ходи к Сачку, Павел! - сказал кто-то из-за спины.
Пашка подпрыгнул, будто его пчела в икру ужалила.
- Не останавливайся, дыхание собьёшь! - произнёс тот же голос, и его обладатель поравнялся с Панютой.
По сравнению с округлым плотным Пашкой незнакомец выглядел настоящей жердью. Почти на две головы выше приземистого Прасолова (метра два, не меньше!), мосластый и жилистый (на нём не было ничего, кроме странного вида спортивных трусов и потрёпанных кед), он бежал с замедленной грацией породистого верблюда. Или марафонца. Панюта очень не любил драться с такими боксёрами. Находясь в его весе, они имели длиннющие руки и легко на шаге уходили от его прямых ударов. Выручала только скорость. Правда, против этого не помогло бы. Длинный чувак казался опасным, как пастушеский кнут - хлысть, и сразу напополам! Удивительно, сколько мыслей пронеслось в пашкиной стриженой голове, прежде чем оформилась главная: откуда он знает про Сачка? Панюта только открыл рот, чтобы задать этот вопрос (а, может, и просто окрыситься - он ещё не решил), как Кнут продолжил:
- Он не придёт. И всё будет очень плохо.
И тогда Пашка поступил так, как всегда поступал в непонятных ситуациях его отец: хмыкнул и наддал. Через три круга стало ясно: Панюта выдохся, а опасный марафонец спокойно рысит рядом. Тут терпение Прасолова лопнуло. Он привычно перешёл на боковой бег приставными шагами, лицом к назойливому чуваку, и провёл молниеносную двойку тому по печени, благо она как раз удобно располагалась (у самого Панюты на этой высоте находились ключицы). Попасть, впрочем, не удалось - Кнут играючи извернулся, станцевал издевательски и спокойно двинул приставными на расстоянии вытянутой руки (своей!) от Пашки. На лице длинного хлыста проступило выражение снисходительной жалости. Этого Золотая Рыбка вынести не мог и рванул в атаку, выбрасывая взрывные серии, отчаянно финтя и меняя плоскости атаки. Если и попал, то исключительно по локтям и предплечьям. Теряя последние силы и выжигая последние сантиметры своего запала, Панюта всё чётче понимал, что первая же контратака такого соперника станет для горе-агрессора последней.
- Чо за хуйня?! - проорал Прасолов, опуская руки. Пот жёг ему глаза.
- В нашем дворе за матерный лай по губам били, - спокойно ответил Кнут, выходя из оборонительной стойки. Он даже не запыхался.
- Правильный пацан, да? Чего ж тогда не отвечаешь? Бьют - дерись, не можешь - беги! - выкрикнул Панюта.
- Зачем отвечать? Я же не драться с тобой пришёл.
- А зачем? Зачем пришёл?
- Я же сказал уже. Не ходи к Сачку.
- Почему? Почему я должен тебя слушать? Может, тебя Сачок и послал?
- Этот осетровый дояр? Да ты посмотри на меня, - длинный развёл руки: на худой груди проступили тугие верёвки мышц. - Может Сачок меня послать?
Панюта посмотрел. Приходилось признать, что нет, не может. Нелепый Саня Медведцев, пожалуй, даже собственную дряхлую прабабку послать постеснялся бы.
- Тогда почему я должен тебя слушать?
- Я скажу. Но сначала ответь на вопрос: тебе самому нравится идея с выколачиванием денег у должников?
- Не твоё дело!
- Допустим. Но ты всё же ответь.
- Да пошёл ты! - плюнул Пашка и зашагал к трибуне, где лежала его сумка с вещами.
- Падать с седьмого этажа очень больно, - донеслось до него сзади. Умирать будешь несколько часов, всё время в сознании. Скорая приедет через час, хотя её и милиция вызовет. В травматологии перед праздниками врача не окажется, и тебе даже обезболивающее не дадут. Действие закиси азота, которую тебе сунут подышать в неотложке, кончится быстро. Кричать, впрочем, ты тоже не сможешь. Будешь тихонько зудеть, как придавленный подушкой будильник.
На будильнике Пашка сломался. Он встал, будто на стену налетев. Дышать почему-то стало нечем. Спокойные слова Кнута напугали его икоты. Никогда, слышите - никогда, никого и ничего Круглый, гроза двора и гордость тренера Кляшторного (бывшая), так не пугался!
- Откуда ты знаешь? - хрипя сухим горлом, спросил он, не поворачиваясь и даже не поднимая головы.
- Хорошо, тогда так, - сказал Кнут прямо из-за пашкиного плеча. - Давай, сходи, посмотри своими глазами, на что подписываешься. После и поговорим. Бывай, боец, до скорого!
Панюта, и вовсе переставший что-либо понимать, так и остался стоять понурым столбом. Когда же он наконец обернулся, то никого уже не было видно, за исключением втягивающейся на стадион колонны физкультурников, пришедших на репетицию Дня Победы.
***
Школу Круглый прогулял. С Русланом и Витьком условились встретиться на спортивной площадке рядом с домом Сачка, в половине третьего. Расчёт был на то, что народ с работы так рано не пойдёт, значит, никто мешаться и слушать шум возможной разборки не станет. Панюта вышел из дома с запасом в полчаса. Покружив у площадки, затосковал и решил заглянуть в соседний двор, где пенсионеры обычно забивали за столиком невероятно азартного козла. Наблюдать за искусно матерящимися и самозабвенно препирающимися дедами Пашка любил. Мужики, по его мнению, коротали старость очень эффектно. Возможно, такое же будущее ожидало и самого Прасолова.
Пока же Панюту ждало приключение вполне в его собственном духе. Доминошный столик в преддверии праздника был пуст, очевидно, пенсионеры помогали своим жёнам резать салаты. Зато во дворе была драка. Трое дюжих мужиков, смутно Пашке знакомых, с ожесточением месили ногами местного ханыгу Фрола. Алкаша тщетно пыталась отбить его боевая подруга Норка (да-да, несчастную синюшку звали Элеонорой). Норка хватала мужиков за руки и за одежду, пока один из драчунов, окончательно озверев, не закатил бабе глубоководного леща, от которого она тут же ушла спиной в палисадник. Панюта ругнулся и полез восстанавливать справедливость. Пока он хлестался со яростными, как шершни, драчунами, из подъездов начали выскакивать люди. Когда всех разняли, злые мужики отчалили прочь, обещая непременно допинать алконавта и раздать сопляку. Зареванная Норка поведала зрителям и участникам, что её сожитель, загружая утром ящики со стеклотарой в машину из приёмки, ухитрился слямзить у приёмщиков из-под носа предназначенную для спекуляции бутылку "андроповки". Позже до чуваков дошло, кто попятил их товар, и они ринулись наказывать наглеца. Наглецу досталось знатно, перепало и Пашке - он ссадил в кровь оба кулака, получил рассечение губы и брови, да ещё и по рёбрам огрёб чувствительно. Когда схлынул угар и раж, оказалось, что время перевалило за десять минут четвёртого. Панюта вскинулся и рванул к площадке.
Хорьков, разумеется, там не было. Ощущая нехороший холод внизу живота, Круглый двинул к подъезду Сачка. Нажимая на кнопку с цифрой 7, Панюта заметил, как дрожит его рука. " Падать с седьмого этажа очень больно", вспомнил он. Прасолов закрыл глаза и так стоял, пока лифт поднимался вверх. Стоял, полностью отдавшись какой-то стылой тоске, из которой не было выхода, куда ни сунься.
Дверь в девяносто пятую квартиру оказалась не заперта. Пашка толкнул её и еле успел увернуться от увесистого кулака Фарша. Разглядев, кто перед ним, Витёк шагнул назад, пропуская Прасолова. Почему он молчит, подумал Панюта, он же должен сейчас на меня орать, ведь я опоздал. Что вообще происходит? Действительно, происходило что-то странное - вид у Витьки был совершенно дикий: порванная губа, перекрученная и наполовину заправленная в штаны рубашка, вдобавок выкаченные глаза с огромными зрачками. Пашка шагнул в единственную комнату и окоченел сразу за дверью. Мозг отказывался воспринимать передаваемую глазами картину. Это же всё не на самом деле, этого нет, нет, нет...
У распахнутой двери на лоджию, виском на пороге, сломанной куклой лежала Людка, беременная жена Сачка. Глаза у Людки были широко раскрыты, а на месте затылка пузырилась кровавая каша, из которой торчали белые осколки костей. Отопительная батарея была вся уделана кровью и кусочками мозга. Распахнутый фланелевый халатик открывал синюшные людкины ноги и белые трусики, испачканные кровью и дерьмом.