- Ты что торчишь столбом?! - донёслось до меня снизу яростное шипение пятого члена ватаги, Тошки Васильченко. - Она же сейчас сюда поднимется!
- Не поднимется, - задумчиво сказал я. - Сбежала старушка.
- Какая ещё старушка? - спросил Тошка, осторожно высовываясь из-за края балкона. - Молодая тётка... она, наверное, уже по лестнице вверх идёт. Будет нам сейчас!
Когда стало понятно, что никто в дверь звонить не собирается, мои друзья перестали дрожать и кидать на меня гневные взгляды. Как выяснилось, все они видели под балконом отнюдь не старуху, а высокую молодую даму учительского вида, ссора с которой даже на первый взгляд не сулила ничего хорошего. Когда б я не был озадачен экзотическим исчезновением мокрой бабки, я был бы ошарашен таким несоответствием. Поразмыслив, я решил осмотреть паутинный след происшествия. Результаты меня поразили ещё сильнее. Таинственная не-бабка сбежала, успев оборвать все ниточки, ведущие к ней. Я сумел лишь почуять что-то притягательное за ручкой зонта в виде головы попугая, но и то - совсем недолго, будто хозяйка, вспомнив о пропаже, вернулась и вырвала дорогую ей вещь из сферы моего внимания. Открытие того факта, что паутиной и Маятником умею пользоваться не только я, и даже не столько я, требовало полного пересмотра моей выжидательной позиции. Зная, что кто-то ещё ходит по Земле со странной опухолью в голове, опухолью, дающей возможность заглянуть за горизонт событий да ещё и подёргать там кое-какие ниточки, и не просто ходит, а дожил до весьма преклонных лет (здесь я верил больше себе, а не друзьям), я уже просто не имел права тянуть с овладением своими странными новыми достоинствами. Догадки о том, что способ обойти смертный приговор полезного паразита существует (и, возможно, даже не один), вертелись в моей раскаченной Маятником голове с самого момента осознания этого самого приговора. Не спрашивайте, как эти догадки возникли и откуда они вообще взялись. Паутинная логика плохо ложится на словесную основу. Просто я ощущал где-то рядом туманные зачатки росинок на паутинках вне поля моего зрения. От этих недоформированных росинок явственно попахивало странными возможностями продления моей недолгой жизни, и попахивало как-то поганенько, потому я в том направлении и смотреть-то особо не хотел. Бабка в молодой личине самим своим существованием подтверждала не только усмотренные возможности, но и унюханные неприятности. Да и вообще, может, ей от роду двадцать пять, а выглядит на самом деле как древняя старуха, потому и прикинулась молодухой. Хотя что-то мне подсказывало, что последнее маловероятно, учитывая, какой колоссальной внушительностью обладал бабкин пристальный взгляд. Такой взгляд точно не встретишь у юных, почти никогда - у молодых, довольно редко - у зрелых, и уж совсем иногда - у стариков. Очевидно, думал я, мудрость доступна со временем каждому, но вот удержать её в руках могут далеко не все, а на каком-то этапе старения она и вовсе вываливается из скрюченных артритом рук.
Но празднование дня рождения друга требовало моего внимания, потому необходимые, хотя и тяжкие размышления были отложены в сторону. Окончательно решив, что за хулиганство им ничего не грозит, друзья мои затеяли игру в города, не особо надеясь выиграть у зубрилы Усовича. Обычно в нашей компании велась ожесточённая борьба за второе место между мной, Камилем и Тошей. Балбес Федька неизменно вылетал из соревнования первым, обычно на какой-нибудь букве "ш". Так вышло и на сей раз. Рахманов был посажен арбитром за большущий атлас мира 1954 года издания, вещь роскошную и семейством Тугушевых весьма ценимую. Федькин арбитраж, стабильный и неизменный, не шёл пацану на пользу никак. Другой бы на его месте уже всю номенклатуру наизусть зазубрил, водя пальцем по строкам обширного указателя географических названий, занимающего весь второй том атласа. Кто угодно, только не Федька. Ему гораздо интереснее было пялиться на потуги друзей вспомнить хоть что-то на букву "у", чем использовать паузу для заполнения собственных пробелов, неминуемо приводящих его к поражению в популярной игре. Нет, тщеславию Рахманов вовсе не был чужд, просто ему куда больше нравилось наблюдать за чужими прорехами в образовании, нежели латать свои. Вот и теперь ехидный аутсайдер давился беззвучным смехом, глядя на страдальчески сморщенный лоб Антона Васильченко, пытающегося выудить из памяти город на букву "ж". Коварный очкарик Усович, назвавший предыдущим ходом французский Лимож, развесил губы от уха до уха, предвкушая вынос очередного бренного тела из священного пространства Великой Географической Игры. Наконец положенные полминуты истекли, и ход перешёл ко мне. Я, лишь пару секунд назад не помнивший ни черта, не задумываясь, назвал Житомир и отчалил в тихую гавань ожидания, где мне предстояло пребывать совсем не долго, учитывая лёгкость задачи Камиля (буква "р") и скорость Юрки. Спустя пять минут, когда и Тугушев отправился на скамью штрафников, я было успокоился, решив, что второго места с меня вполне хватит. Ещё через четверть часа заскучавшие друзья слиняли допивать лимонад. Ушёл даже наш судья, справедливо решив (и озвучив своё решение сварливым шёпотом), что в его услугах "эти два ботаника" больше не нуждаются. Я держался, и это было странно. Единственными двумя предметами, где я спокойно превосходил нашего классного умника, были английский и физкультура, да ещё, пожалуй, труды (где я мог хотя бы за молоток с нужного конца взяться). География никогда моим коньком не являлась. Все эти Копенгагены и Кейптауны соскальзывали с поверхности моей памяти, как голуби с лысой головы мраморного Ильича в ветреный день. Тут же откуда-то вспоминались вовсе уж экзотические Форталезы и Шибеники. Наконец Юрка устал от пулемётной скорости игры и начал задумываться на каждым новым ходом, тем более что я подкидывал ему задачки всё сложнее и сложнее. Он мне на "ч", я ему - "Череповец", он мне на "у", я - "Узункёпрю"! Вот хоть режьте меня, понять не могу, откуда я взял этот самый клятый "...прю", который Усович бросился было искать в атласе, пока не получил от меня по рукам. Позвали арбитра, тот нехотя припёрся, дожёвывая кекс с изюмом, сунулся было сальными руками листать тугушевское сокровище, был подвергнут обструкции и заменён другим судьёй, с чистыми руками и совестью, каковой (обладатель рук) и зафиксировал мою правоту, а невдолге и победу. На запах сенсации сбежалась возбуждённая публика. Нового триумфатора увили лавром и усыпали розовыми лепестками, в то время как низверженный прежний победитель тихо дотлевал от стыда в углу, униженный и презираемый всеми. Когда восторги и поздравления схлынули, Федька сказал: