- А может, ты, Тёма, после болезни гением заделался? Я читал, что люди с повреждением мозга на древних языках начинали говорить.
Народ дружно заржал. Рахмановская фраза "я читал" веселила почище нового райкинского монолога. Все начали хлопать Федьку по плечу и поздравлять его с началом карьеры литературного критика. Воспрянувший духом Усович посулил ему блестящее будущее и даже сравнил с Лихачёвым. Последнее сравнение пропало втуне; понять его и оценить мог только я, а именно мои мысли в тот момент были заняты совсем другим. Я думал, что Федька, может, и дурень неотёсанный, но версию выдал неожиданно годную. Одно дело по паутинам, будто на метро, от одной росистой станции к другой с комфортом и ветерком перемещаться, и совсем другое - получать что-то совершенно неосознанно. А если мой мозговой сожитель и убийца уже и впрямь начинает осваивать какие-то вегетативные процессы в моём организме, минуя сознание? Эдак я, чего доброго (а вернее, недоброго), скоро начну терять контроль над дыханием, пищеварением или что там ещё на бессознательном уровне у нас происходит. Пока что я быстро сообразил, что подселенец, включившись в игру вместо пинающего балду меня, перлюстрировал давно заархивированную библиотеку моих былых и весьма мимолётных воспоминаний (на судействе с каталогом атласа не только Федька сиживал), библиотеку, к пыльным страницам которой у моего ленивого сознания доступа не было никакого. А вот, допустим, завтра, ну, или через полгода, этот самозваный гений решит вместо спящего моего сознания, что для его нормального функционирования не хватает свежих парных мозгов (и хорошо ещё, если телячьих!)... Меня передёрнуло, и это характерное движение не ускользнуло от внимания одного из моих наименее наивных друзей.
- Ничего, - сказал мстительный Усович. - Привыкай к славе. Тебя ждёт цирк Барнума!
Призрак пилы Джигли (да, я уже посмотрел в энциклопедии, что это такое), приправленный видениями войлочных стен и смирительной рубашки, вновь замаячил пред моим воспалённым воображением. И тут меня что-то нехорошо так царапнуло, словно про забытый дома утюг вспомнил. Запах. Когда я подумал про мозги (телячьи, не свои), каким-то шальным сквознячком мимо меня потянуло некое тухловатое амбре, которое буквально час назад я уже имел несчастье поминать. Оставалось только вспомнить, в связи с чем. Ну да, старуха и гниловатые перспективы продления жизни. С большой неохотой, с мрачным нелюбопытством утончённого живописца, плетущегося смотреть на флорентийское кальчо исключительно в познавательных целях, я забросил паутинный спиннинг в тот затхлый чулан, о котором даже думать не хотел. Оказалось, не хотел совершенно справедливо. По всему выходило, что употребление в пищу некоторых сырых (и свежеизвлечённых) желез человеческого тела могло дать отсрочку смертного приговора для такого монстра, как я. И как та бабка, кстати. Я потом узнал, что это за железы и как называются требуемые для выживания вещества, а точнее, гормоны, до которых был так охоч колдовской сосед в моей голове. Но это было потом, а в тот момент я лишь твёрдо пообещал себе, что не стану продлевать свою жизнь таким чудовищным образом ни за что на свете. Должен существовать какой-то иной способ, и я просто-таки обязан его отыскать, как собираюсь во что бы то ни стало разыскать Лизу. В вонючем чулане, однако, кроме людоедских рецептов, больше ничего не обнаружилось. Оставалось ждать следующего сквозняка-суфлёра или начинать самостоятельные масштабные раскопки. Я выбрал второе. Но сначала мне предстояло научиться ладить с незваным соседом и начать перенимать его неординарные способности. Перенимать всерьёз.
Мёртвые суши. Павел Прасолов. 8 мая 1986 года. Саратов
Пробегая мимо втягивающейся на стадион колонны физкультурников, Панюта понял, что ждать Кнута уже смысла не имеет. Нет, опальный боксёр даже мысли не допускал, что кровавый кошмар ему лишь приснился. Обладая довольно ограниченным воображением, Пашка умел ценить любое эмоциональное событие своей жизни, под каким бы знаком оно ни происходило. Нужно было просто скорректировать своё поведение, опираясь на яркий опыт, плох тот был или хорош. Однако, чтобы внести изменения в жутких ход событий проклятого "двойного" дня, требовалось нечто большее, чем просто составить план действий. Длинный незнакомец явно сказал ему не всё, а недостаток информации, как гласил дворовый и спортивный пашкин опыт, мог погубить всё дело ещё на стадии планирования. И вот теперь Кнут не пришёл. Значило ли это, что он сказал всё, что хотел, и теперь ждёт действий Круглого? Зачем вообще было предупреждать его? Что такому человеку, как Кнут, надо от простого и незатейливого Панюты? Хотелось бы верить, что не в быки он его вербует, как это делал гнида Фред. В конце концов, Васька поймал Пашку на заботу о друге и (что там греха таить!) на бабки. Кнут же попросту спасал его жизнь и, возможно, жизнь глупой беременной Людки вместе с её будущим ребёнком. Спасал, покуда не требуя ничего взамен. Или требуя? Ведь не для одной же наглядности он позволил Пашке прожить черновой вариант дня своей возможной смерти? Может, это проверка такая?
***
Без пяти одиннадцать, нажимая кнопку звонка у двери с цифрами "95", Панюта совершенно не волновался. Он всего лишь делал то, что считал нужным. В боксе под таким настроем он мог, к примеру, проиграть бой превосходящему противнику, но даже после поражения ни за что не счёл бы своё поведение неправильным. Круглый ощущал спокойную радость от правильных своих поступков, коих он за собою вне спорта числил не так уж и много.
Людка открыла дверь очень быстро, словно ждала под ней или бежала со всех ног, рискуя своим женским бременем. Ждала, да. Мужа. Непутёвого, нелепого мужа, какой он ни на есть. Коренастого крепыша за порогом она помнила как сашкиного знакомого, хотя он и оставался для Людки всего лишь безымянным сопляком, как и все пацаны младше её самой.
- Ты чего пришёл? - спросила она, бессознательным жестом придерживая живот.
- Поговорить надо, - буркнул Панюта, понимая, что должен как-то завоевать её доверие.
- Сашки дома нет, - сказала Людка, хмурясь. Она явно была в теме мужниных проблем, и подставлять его не собиралась.
- В том-то и беда, что нет. Люда, они хотят тебя убить. Блин, ты только не волнуйся, я им не дам это сделать!
Спустя пару минут, разместив обморочную сачковскую жену на диване (тот самый диван), и распахнув ради свежего воздуха балконную дверь (тот самый балкон!), Золотая Рыбка понял, сколько сил ему стоило доволочь обмякшую Людку от входной двери до спальни. Мало того, что девчонка куда крупнее его, так ещё с таким пузом и висит, как неживая! Только её пульс, передававшийся ему во многих (слишком многих) местах соприкосновения их тел, успокаивал Пашку, говоря ему об обычном женском обмороке. Знал Панюта и про свежий воздух, и про нашатырь, потому бросился было искать аптечку, но сразу же дал по тормозам, сообразив, что внезапно очнувшаяся дурища, застав его за шмоном её жилья, может понять ситуацию слишком превратно. Тут будущая мамашка и сама зашевелилась, задышала шумно. Подняла голову, увидела Прасолова у балкона и даже разинула рот, чтобы заорать, когда на Пашку снизошло настоящее вдохновение. Он бухнулся на колени и заблажил, не забывая о тонких стенах, однако: