— А теперь, — радостно воскликнул господин Натаниэль, — наступает очередь нашего старинного друга! Наполните бокалы, чтобы мы могли выпить за короля сыров Лунтравы!
— За короля сыров Лунтравы! — отозвались гости, притопывая ногами и стуча по столу кулаками.
После этого господин Натаниэль схватил нож и уже был готов вонзить его в великолепную головку сыра, когда Ранульф вдруг подбежал к отцу и со слезами на глазах, пронзительным, полным ужаса голосом принялся умолять его не разрезать сыр. Гости, усматривая в происходящем пока непонятную шутку, сопровождали ее смешками, а Натаниэль, с недоумением поглядев несколько секунд на сына, произнес раздраженным тоном:
— Что случилось с мальчишкой? Не мешай мне, Ранульф, говорю тебе, не мешай! Или ты повредился в уме?
Однако глаза Ранульфа буквально переполняла ярость, повиснув на руке отца, он выкрикнул пронзительным детским голосом:
— Нет, ты этого не сделаешь! Не сделаешь! Не сделаешь! Я не позволю тебе!
— Правильно, Ранульф! — расхохотался один из гостей. — Сделай это вместо отца!
— Клянусь Млечным Путем! Календула, — взревел Натаниэль, теряя терпение, — что нашло на мальчишку, спрашиваю тебя?!
Календула явно разволновалась.
— Ранульф! Ранульф! — укоризненно воскликнула она. — Ступай на свое место и не дразни отца.
— Нет! Нет! Нет! — заверещал Ранульф. — Он не может убить Луну… Он не должен этого делать. Если это случится, в стране Фейри увянут все цветы.
Каким образом мне передать вам впечатление, произведенное на компанию этими словами? Не стоит даже просить вас представить себе те чувства, которые вы ощутите в смешанном обществе, если маленький сын хозяина вдруг разразится площадной бранью, ибо слова Ранульфа были не просто несоблюдением правил хорошего тона, они пробуждали в известной мере суеверный ужас, вызванный нарушением запрета.
Леди разом покраснели, на лицах джентльменов появилось суровое выражение, а побагровевший до корней волос господин Натаниэль громогласно приказал:
— Ранульф, немедленно ступай в постель… Я разделаюсь с тобой после.
Ранульф, вдруг потерявший всякий интерес к участи сыра, покинул комнату.
В тот вечер больше не было шуток, сыр остался нетронутым на большинстве тарелок; невзирая на старания некоторых гостей, разговор прискорбно увял, и вся компания разошлась уже в девять часов.
Оставшись наедине с женой, Натаниэль потребовал, чтобы она объяснила поступок Ранульфа. Однако та лишь устало пожала плечами, сказав, что мальчик, должно быть, рехнулся и что уже несколько недель ведет себя как-то странно.
— Но почему мне ничего не сказали? Почему я ничего не знал? — бушевал Натаниэль.
Но Календула вновь пожала плечами, в глазах ее блеснуло едва заметное насмешливое презрение. Кстати, глаза Календулы обладали свойством — часто встречающимся среди жителей Луда — казаться сонными и полными истомы, чему противоречила форма рта, наделенного длинной и ехидной верхней губой — прямо как у старого судьи — и причудливо приподнятыми уголками, что делало их взгляд насмешливым и чересчур веселым, то особенно проявлялось, когда она смотрела на Натаниэля. Она по-своему любила его. И все же относилась к мужу так, как снисходительная хозяйка к лохматому, норовистому, но исполнительному псу.
Господин Натаниэль принялся расхаживать взад и вперед по комнате, сжав кулаки, бурча под нос проклятия, направленные в адрес бестолковых женщин вообще и в частности, поминая невероятные горести, выпадающие на долю семейного мужчины. И в своей потребности найти жертву, на которую можно было бы излить свою ярость, он доходил до гнева на Календулу за то, что она вышла за него замуж и тем самым навлекла на него всю эту суету и неприятности, отчего дремлющий в его груди страх ощущался в куда большей, чем обычно, степени.