В просторном фойе, куда повалили после концерта зрители, были заранее развешаны карикатуры на завсегдатаев салона Рогаль-Пионтковской.
Над шаржами, подле которых сразу же стали собираться зрители, через всю стену тянулись броские надписи: "Долой чарльстоны и фокстроты!", "Выгоним навсегда из нашего быта буржуазную культуру!", "За разумный и веселый отдых нашей заводской молодежи!"
Здесь же юнсекция клуба металлистов рассказывала гостям, в какие кружки они могут записаться. Был среди них и кружок сольного народного танца. Юнсекция извещала, что на днях открывается школа для желающих обучиться бесплатно таким танцам, как вальс, краковяк, мазурка, венгерка и полька.
Педагоги из вечернего рабочего университета воспользовались нашим вечером и развесили в фойе условия приема. "Каждый рабочий может стать инженером!" - было написано на плакате.
Пока публика прогуливалась в фойе, я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. И здесь, у входа в клуб, увидел Лику. Протягивая мне руку, она сказала:
- Здравствуйте, лейтенант! Спасибо за приглашение.
- Здравствуйте, - сказал я, делая вид, что не замечаю ее укола. - Вам понравилось?
- Необычно. И смешно. Такого до сих пор в клубе не было. Вы домой? Она посмотрела на меня из-под своих густых ресниц, высокая, красивая, и, словно боясь, что я скажу "нет", добавила: - Проводите меня. Мой спутник обиделся и сбежал.
- Я видел.
- Злорадствуете? Жестоко немного. Думаете, он с большой охотой на Генуэзскую ходил? В клубе скучно, вот все туда и зачастили. Так вы меня проводите?
Глянул я на Анжелику, увидел в ее больших, чуть раскосых глазах просьбу, и жаль мне стало обидеть ее грубым словом. Я пошел вместе с нею.
- Что значит "скучно", Лика? Смешно это. Маленький ваш Зюзя, что ли? Няню ему надо, чтобы развлекала? Вы думаете, хотя бы одну книжку в год он прочитывает?..
- Не читает, - сказала Лика и рассмеялась. - Тут я пас! Я молчу.
- Вот видите! - бросил я раздраженно. - Чудаку, который не хочет думать и мозги свои переместил в ноги, всюду будет скучно.
- А скажите, Василь, почему вы меня пощадили в "Чарльстониаде"? Я все ждала, что увижу себя в этом паноптикуме пошляков.
- Мы хотели... мы думали... - пробубнил я, не зная, как мне отвертеться от прямого ответа, и наконец бухнул: - Мы хотели в первую очередь повлиять на заводских.
- Скажите проще - что меня уже нечего "воспитывать". Верно? - И Лика посмотрела на меня в упор так пристально, что я смутился.
- Я этого не сказал, - буркнул я и подумал про себя: "Опять она переводит разговор на личные темы".
- Вы хороший, славный парень, Василь, и чего там греха таить симпатичный, но иногда вам не хватает шлифовки и широкого кругозора. По-вашему, весь мир должен складываться только из рабочих и никому иному больше места под солнцем нет. Но так же жизнь станет серой и неинтересной. А что, если часть людей будет музыкантами, артистами, художниками, теми, кого вы так презрительно зовете "интеллигенты"? Что в этом плохого? Должен кто-нибудь украшать жизнь?
Меня взбесил этот поучительный тон Анжелики и ее высокомерный взгляд. Понимая, что надо сопротивляться и во что бы то ни стало отстоять свои позиции, я отрезал:
- Прежде всего надо новую жизнь построить, а уж потом ее украшать!
- Но одно другому не мешает, Василь, - мягко сказала Лика, - и я не понимаю, почему вы снова ершитесь?..
...Мы шли пустынной улицей к морю, и я досадливо думал, что намеревался провести вечер совсем иначе. И хотя рядом со мною шагала девушка, которую по всем правилам приличия следовало развлекать, я упрямо молчал.
Думалось совсем о другом. Еще не остыл азарт тех дней, когда мы сообща, веселой молодежной артелью, с помощью заводских стариков мастерили жатки для Никиты Коломейца и очистили часть цеха, где была обнаружена мина.
А сколько еще труда впереди! Флегонтов рассказывал, как участвует в борьбе за повышение производительности труда комсомолия Ленинграда. Хотелось и у себя применить ее опыт. Заведем для всего цеха щит "Потерянные минуты" и будем отмечать на нем каждую минуту вынужденного простоя, а Коля Закаблук станет подсчитывать, во что обходятся эти потери... Деревья между цехами посадим, клумбы разобьем... Много дел ждет нас!
Словно угадывая мои мысли, Анжелика сказала тихо:
- Я вам надоела?
- Нет, зачем... - очнулся я.
- Скажите, почему вы меня сторонитесь?
- Мы с вами разно смотрим на жизнь, - сказал я прямо.
- Я охотно это признаю, но признайте и вы, что нельзя рассматривать человека только в одном измерении.
- Как так?
- А вот так, как вы смотрите хотя бы на меня. Думаете небось: пустая, взбалмошная девчонка, которой очень хорошо живется под крылышком у своего папы! - В словах Анжелики послышалась горечь.
- А как же думать иначе, послушайте, Лика? Раз вы сами...
Но она не дала мне договорить.
- Видите, Василь, - сказала она горячо, - вы любите все осуждать бесповоротно и не хотите войти в положение человека, у которого, может быть, кошки скребут на душе. А так нельзя! Тогда, на лодке, стоило мне сказать: "Жду счастливого случая", - как вы сразу напали на меня. Вы поленились даже поинтересоваться, как надо понимать эти слова. Я прекрасно знаю: вы меня зачислили в разряд безвольных барышень, которые все будущее свое видят в замужестве. Но поймите и поверьте, что такая жизнь меня не устраивает! Я не хочу быть только отражением чьей-то активной жизни. Я не хочу быть с другой стороны, быть похожей на этих тучнеющих смолоду торговок, которые все удовольствие в жизни видят в том, чтобы покушать посытнее, нарядиться в свои тряпки и выйти в воскресенье с мужем под руку на проспект - себя показать.
Признаться, эти откровенные слова ошарашили меня. Сбитый с толку, я спросил:
- А что же вас устраивает?
Она встряхнула волосами и, думая о своем, сказала:
- Если бы вы только знали, как я ненавижу этот удушающий запах провинции!
- Вы опять говорите не то, Лика! - возразил я. - Вольно вам с обывателями дружить. Но есть же и хорошие люди в нашем городе. А вы их всех в одну кучу сваливаете. Возьмите, к примеру, завод. Сколько там доброго, интересного, умного люда есть. При чем здесь "провинция"?