Выбрать главу

- Да, Василь, решено! - сказала она, резко поворачиваясь ко мне. Помяните мое слово. Но как раз музыку я бросать не собираюсь. Я хочу учиться в консерватории. Может, поеду в Ленинград, у меня там в Свечном переулке тетка живет. Приезжала однажды - звала к себе. Вот я и поеду к ней.

- Прекрасно! - сказал я, тронутый этими словами. - Да вы, оказывается, хорошая!

- Может быть, не знаю... - ответила она просто.

Я помог ей спрыгнуть с парапета, и мы быстро зашагали к клубу, откуда чуть слышно сюда, на море, доносилась музыка.

- Признайтесь, - сказала Лика, попадая в такт моим шагам, - на отца сильно вы обиделись за его иронический тон?

- Я больше обиделся на него за другое.

- Вы разве с ним еще встречались?

- Даже не раз. Мы с ним схватились однажды. И он мое изобретение забраковать хотел...

- Папа? - спросила Лика так, будто ее папаша был святым.

Он самый! Я придумал одну штуку. Ну, по поводу общего подогрева формовочных машинок... Провели мое предложение на цеховом производственном совещании: и партийная ячейка поддержала, и старые рабочие. Послали предложение вашему папе как главному инженеру. Без него же все эти дела не решаются. А он знаете что на предложении написал?

- Он меня в свои дела мало посвящает, - сказала Лика.

- Написал бы просто "нет" - и весь разговор. Я бы постучался в другие двери. А он ехидную такую резолюцию наложил: "Проект юного фантазера, который сам по себе горяч и без подогрева". Как вам это нравится?

- Узнаю папин стиль, - сказала Лика и утешила меня: - А вы не огорчайтесь. Он весь в чудачествах. Даже яблоки и те с червями ест и приговаривает: "Пока я имею возможность, я этого червяка съем, а то позже он меня слопает!"

- Но эта резолюция не чудачество, а издевательство!

- Я вам могу откровенно сказать: папа себялюб и большой эгоист. Очень часто ему даже приятно видеть чужие неудачи. Он приговаривает в таких случаях: "Чем хуже, тем лучше!" Хотите, я попытаюсь уговорить его, чтобы пересмотрел свое решение? - охотно предложила Лика, и я увидел сочувствие в ее глазах.

- Нет уж, не надо! Без заступников обойдемся.

...Громкие звуки духового оркестра встретили нас, едва мы, жмурясь от яркого света, вошли в вестибюль клуба металлистов. Я узнал старинный вальс "Лесная сказка".

Первое, что бросилось в глаза, как только мы приблизились к танцующим, были старички, кружащиеся в плавном вальсе. Они не ушли домой и не завернули в "Родимую сторонку", как обычно, а, придя в гости к заводской молодежи, вспомнили свою собственную юность. Даже стриженый Гладышев чинно, но не очень, правда, ловко вальсировал со своей женой. О молодежи и говорить нечего. Было ее здесь куда больше, чем в самый доходный вечер у Рогаль-Пионтковской. Смотрел я на мелькавшие предо мною знакомые лица молодых рабочих и понимал, что все они чувствуют себя тут куда привольнее, чем на Генуэзской.

Вот пролетел в танце перед нами, прижимая к себе смуглянку Катерину с янтарным монистом на шее, Лука Турунда в голубоватой простеганной белыми нитками морской робе. Он подмигнул мне на ходу и сразу же вслед за этим сделал большие глаза, увидев, что я стою с дочерью главного инженера. Турунда знал о той обидной резолюции, какую нацарапал на моем заявлении Андрыхевич, обзывал его "старорежимным чертом" и сейчас не мог понять, почему я так мирно беседую с Анжеликой.

Музыканты заиграли польку. Я уже собрался пригласить Лику на танец, как неожиданно вздрогнул, будто меня укололи. На противоположной стороне, неподалеку от Маремухи, стоял, скрестив на груди руки, Головацкий и внимательно наблюдал за нами. Не забыл еще, видно, Толя, как предупреждал он шутливо меня, чтобы я "не занозил сердце у соседей". Теперь, видя нас вдвоем мирно беседующих, он терялся в догадках.

"Эх, ладно! - подумал я. - После, Толенька, растолкую тебе все". И, схватив Лику под локотки, пустился в пляс.

Не успел дотанцевать польку, как увидел в дверях Гришу Канюка. Лицо его, в струйках пота, хранило следы только что законченной работы в литейной. И странным показалось, что Гриша Канюк не забежал домой переодеться, а пришел в клуб, на танцы, в грязной робе. Отыскав меня глазами, он делал нетерпеливые знаки, вызывая из зала.

- Меня зовут, Лика, простите, - сказал я и, подведя ее к свободному стулу, пошел напрямик к Грише.

- Головацкого, тебя и всех активистов комсомола срочно требуют на завод! - тяжело дыша, шепнул Канюк.

Было видно, что он не шел, а бежал сюда. Ничего не понимая, я протянул:

- Там же никого уже нет...

Пробегая мимо, видимо, тоже вызванный кем-то, Лука Турунда тронул меня за локоть и сказал:

- Быстрее, Манджура! На совещание к Руденко!

Пока мы добежали, кабинет директора уже заполнили коммунисты завода и секретари многих комсомольских ячеек. Горели две лампы под зелеными абажурами, и при их свете я успел заметить секретаря горкома партии Казуркина, нашего Флегонтова и начальника городского отдела ГПУ, уже виденного мною в тот день, когда под основанием мартена мы обнаружили иностранную мину.

Когда все расселись, Руденко, обведя глазами собравшихся, заговорил:

- Больше ждать не будем. Итак, товарищи, сегодня ночью, используя канун выходного дня, враг хотел подорвать основные жизненные узлы завода. Вражеский план минирования у нас в руках! Вот он. - Руденко показал пальцем на мятый чертеж, лежащий перед ним. - Считаю долгом поблагодарить за своевременную находку этого документа наших товарищей чекистов!

С этими словами Иван Федорович повернулся к начальнику городского отдела ГПУ и крепко пожал ему руку. А тот затряс головой, как бы говоря, что ни он, ни его работники не заслуживают благодарности. Новость, объявленная директором, ошеломила нас. И в напряженной тишине еще строже и внушительнее прозвучал голоса Руденко:

- Первый тревожный сигнал о вражеских "подарках" мы, как известно, получили во время комсомольского воскресника. Подлый наймит буржуазии, кому было поручено подорвать мину, в самую последнюю минуту растерялся и не сумел произвести диверсию. А потом молодежь перечеркнула его планы своим воскресником. К счастью, он изолирован и на первом же следствии оказался очень разговорчивым. Такие же мины, заложенные здесь диверсантами еще в тысяча девятьсот девятнадцатом году, изъяты в кочегарке и возле вагранок.