– Кошки?
– Минимус единственный, кто обращает внимание на книги.
– Если не считать меня, – поправила Джинни, затем добавила: – Похоже, они бродят, где хотят.
– Все мои великолепные сминфеи находятся здесь, – подчеркнул Бидвелл. – Как и я сам. Им вполне достаточно склада.
– Сминфеи?
Бидвелл подтолкнул к ней словарь классической мифологии:
– Гомер[3]. Рекомендую ознакомиться.
Бидвелл вычищал объедки из доставочных коробок и с бумажных тарелок. Джинни решилась спросить:
– А почему вы разрешаете кошкам – Минимусу – опрокидывать коробки? Так ведь и книги недолго попортить.
– Нет, книги он не портит, – ответил Бидвелл. – Кое-какие кошки чувствительны к паукам между строк.
Он задвинул вьюшку в дымоходе, желая загасить огонь.
– Как прикажете понимать? – бросила Джинни в спину Бидвеллу, но тот лишь улыбнулся через плечо и скрылся в спальных апартаментах, вдали от библиотеки и теплой печки.
Тем вечером Джинни на своем столе нашла тоненькую бурую книжицу, рассказавшую ей странную историю.
В конце восьмого века на острове Иона в западной части Гебридского архипелага, неподалеку от шотландского побережья, существовал монастырь, оберегавший множество великих античных рукописей от волн невоздержанной истории, захлестывавших Европу и Британию.
Местные монахи переписывали и иллюстрировали манускрипты, готовя их к тому дню, когда классика вновь станет расходиться по другим аббатствам, замкам и городам – и по университетам, о которых начинали мечтать даже в ту пору: о центрах книжного знания и просвещения, что изольют свет мудрости прошлого на мир, похороненный во мраке.
За каменными стенами были устроены переписные залы, тускло освещенные свечами и редкими масляными светильниками, где послушников обучали искусству точной репродукции древних рукописей, привозимых монахами и собирателями со всего мира.
Затем был изобретен переплет, заменивший собой ветхие свитки, тем более что переплетенные тома гораздо проще читать и носить с собой, не говоря уже об их долговечности.
Считалось, что эта переписная мастерская была наиболее точной и квалифицированной в Европе, а сами послушники – по мере овладения опытом – превозносились на все лады. Заслуженная гордость переросла в гордыню, которая, как гласит легенда, приняла форму некоего паука, начавшего сильно досаждать монахам одной зимой – в жуткий холод, из-за чего перья и кисти приходилось держать в перчатках и варежках. Свечи едва успевали подогревать загустевшую тушь в чернильницах, а педантичные монашеские штрихи застывали ледяной коркой, еще не успев просохнуть. (И действительно, вплоть до сегодняшнего дня в некоторых рукописях встречаются буквицы, отливающие своеобразным блеском – на современном языке их назвали бы обезвоженными сублимированием.) На отопление аббатства топлива не хватало: ни дров, ни хвороста, ни сушеных морских водорослей, ни привозимого с Большой земли угля, ни навоза от скота островитян…
Несмотря на холод, упомянутый паук – если верить словам переписчиков, доложивших об этом аббату, – сначала проявился в виде непоседливого пятна в уголках утомленных бдением глаз: своего рода клякса, которая скакала по листам на тоненьких чернильных лапках. В копии начали просачиваться ошибки – видения сильно отвлекали монахов. Причем никакие обмахивания страниц веником или молитвы не помогали выправить ситуацию.
Вскоре паук обнаглел и стал упорно цепляться за пергамент, угрожающе вскидывая передние лапки и разевая жвалы, если его пытались смахнуть прочь или, пуще того, прибить полновесным мешочком с песком, который в ту эпоху заменял промокательную бумагу. Иногда паучишка исчезал, но тут же выскакивал на другой странице или на пюпитре соседнего переписчика.
Неделями сие привидение – или естественно-природное докучливое существо: никто не знал, как его лучше именовать, – преследовало и изводило монахов. Некоторые утверждали, что он представляет собой языческий дух, насланный ради искушения, дабы увеличить число ошибок в нашем грешном мире. Другие же, заядлые скептики, никак не желали верить, что столь крошечное создание способно выжить в лютом холоде без дьявольской подмоги, причем вплоть до весны о пламени геенны монахи думали с несколько большим воодушевлением, чем следовало бы.
Все так и продолжалось, пока вереск не сменил пожухлую листву на новую, а на кустарниках и деревьях проклюнулись зеленые и красные почки. Стоял конец февраля, и суровая островная зима окончательно изнемогла дождями и бурями, уступив место восхитительным ранним денькам золотого солнца. Монахи решили сделать перерыв в тяжком труде и отправились на белые пляжи собирать водоросли, которыми удобряли огороды. Благоухающий ветерок плясал в стенах аббатства, потихоньку вымывая холод из простуженной каменной кладки и промозглой земли. С каждым днем все выше поднималась зеленая травка, а с новым приплодом возобновилась выделка пергамента из телячьих и ягнячьих шкур.
3
Сминфей, «Мышиный бог» – один из эпитетов Аполлона. В этой ипостаси считался охранителем хлебных злаков от грызунов. Бидвелл ссылается на «Илиаду» (Песнь первая, стих 39 в пер. Н.И. Гнедича).