Почему я не отдал ему второй ствол, я и сам не знаю.
— Знаешь что, — сказал на прощанье Саша: — Тебе, пожалуй, надо напиться. Сбрось стресс и, как это в песне поется, все плохое забудь.
— Да я уже начал.
— Ну и продолжай… Но только так, чтобы ситуация под контролем. Деньги-то есть, интеллигенция рассейская?
Деньги у меня были и рассейская интеллигенция загудела. Да еще как!
Помню, что взял две бутылки кристалловской водки и зашел к Ларисе. Любви не получилось. Просто мы сидели, выпивали и оттого, что оба понимали, что это наша последняя встреча, было грустно.
— Чем же я тебя не устраиваю? — наконец, не выдержав, тихо спросила она.
— Да не в тебе дело, — с досадой, что она не понимает таких простых вещей, ответил я. — Во мне. Не могу я уйти от своих, ребят бросить, да и жену — сколько она меня раз спасала от всего, а жить вот так, на два фронта, устал. Душа устала разламываться.
— Красиво говоришь.
От нее я пошел к Устинычу. Но его почему-то не было на работе уже целую неделю.
Напарник, еще не старый, заросший серой щетиной, высокий худой Алексеич тревожился:
— Не заболел бы. А то один живет — окочурится, никто и не узнает.
Я узнал его адрес, взял такси и поехал на тридцать первый квартал. Он жил в желтом четырехэтажном доме во дворе продовольственного магазина.
Я упорно нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока за обитой дермантином дверью не послышалось какое-то движение.
— Эка ты растрезвонился, батенька мой, — Устиныч открыл мне дверь. — А я тебя и так второй день жду.
— Как… второй день, — спросил я, проходя в комнату. — Я только сейчас адрес твой узнал, от Алексеича. Извини уж, Устиныч, что непрошеным гостем.
— Как же непрошеным, — запротестовал старик, — когда я тебе письмо специально отправил. Не получил, что ли?
— Не-е. Да я и дома сегодня еще не был.
— Ну да ладно, главное, что приехал.
Я заметил, что передвигался Устиныч с трудом, дышал тяжело, с присвистом. На лбу у него даже испарина выступила.
Заболел мой главный советник.
Я огляделся. Обстановка была более чем простая. Стол, диван, два кресла, на полу самотканые коврики. Вдоль всей стены на полках из толстых сороковок стояли рядами, как солдаты, книги. Много книг. Тысячи две, а то и больше. Я с любопытством пригляделся.
— Это все мое богатство, — улыбнулся хозяин. — Ничего с собой не брал, когда куда переезжал, а книги — обязательно.
Толковые и энциклопедические словари, собрания сочинений русских классиков, толстые в суперобложках тома "всемирки". Одну полку занимали философы — начиная с греческих и кончая современными мыслителями. И еще литература по философии, психологии, религии…
— И ты, Устиныч, все это, — я обвел рукой стеллажи, - прочитал?
— Прочитать прочитал, — вздохнул Устиныч. — Да не всегда все понимаю. Вот Ницше — он кто — поэт или философ, реакционный, как его у нас окрестили. А что же в нем реакционного? Наоборот, с точки зрения марксиста, он наш человек, потому что против религии. А что он воспевает сверхчеловека, так что ж в этом плохого? Горький тоже этим занимался…
Спорить я с ним не стал… не в том состоянии был.
— Я, Устиныч, за тебя забеспокоился. Что с тобой?
— Захандрил маленько. Но начальница в курсе — я ей звонил от соседей. Сказала, чтобы я лечился и ни о чем не беспокоился. А о чем мне, собственно говоря, беспокоиться?
Горечь прозвучала в его последних словах. Горечь человека, пришедшего к закату своей жизни бобылем.
И, несомненно, заслуживающего лучшей доли.
— Давай лучше выпьем, Устиныч.
— А ты уже не того, — внимательно пригляделся ко мне Устиныч. — А то у меня ведь разговор к тебе серьезный, Валентин.
— Успеем, — отмахнулся я. — До утра времени много. А мне сегодня посоветовали надраться.
Устиныч поставил на стол граненые стаканы, порезал огурцы, сало, картошку в мундирах вывалил в большую железную миску.
Мы чокнулись и выпили. За все хорошее.
— Я ведь чуть человека не убил, Устиныч. Во всяком случае, подумал, что убил. Уж очень он нехорошо падал.
— Что за человек?
Я рассказал ему о событиях последних дней.
Устиныч молча слушал, кряхтел от избытка чувств, время от времени наполнял мой стакан, сам, однако, не пил. Я чувствовал, как вместе с опьянением все во мне расслабляется, уходит тревога и… заснул.
Устиныч помог мне добраться до дивана, а себе поставил раскладушку.
Ночью я проснулся от его стона.
— Устиныч, — сообразив наконец, где я нахожусь, позвал я. — Что с тобой?