На том мы и расстались — подошло опять время подставляться под уколы.
Опер приходил еще раз, приносил альбом со снимками разных преступников, но я среди них своего не нашел. Тогда он предложил мне.
— А попробуйте нарисовать… ведь что-то вы видели.
— Я попробовал. Убил два часа и с десяток листов бумаги, рисую я вроде неплохо, но тут у меня ничего не выходило. Так я и сказал оперативнику,
Он внимательно просмотрел мои наброски и вдруг заметил:
— А вот это лицо почему-то везде повторяется.
Я взглянул на рисунки — это была та самая страшная рожа из моего кошмара в операционной. Я ничего не смог сразу ответить, но должно быть вид у меня был достаточно красноречив…
— Ну ладно, на сегодня хватит.
И ушел, унося мои листки.
За первой операцией последовала вторая, за второй — третья… Сшивали сухожилия, нервы. На каждой последующей операции устраняли ошибки предыдущей. Я потерял счет уколам, процедурам, а таблеток, наверное, съел тонну. Но вот наступил момент, когда я почувствовал, что медленно, но уверенно поправляюсь. В этот день я проснулся и заметил игру солнечных лучей на свежевымытом полу, услышал как хрустит накрахмаленный халат у процедурной сестры, и как волнующе мягок ее голос… я почувствовал жизнь и неодолимую тягу к ней.
Прошло больничных полгода.
И вот однажды я, придерживаясь за стенку, сам добрел до туалета и в этот же день стал торопить врача с выпиской. Конечно, он только посмеялся надо мной, но все-таки швы мне сняли пораньше и уже через две недели я оказался в родном доме, в нормальной прежней жизни.
Но это мне только так казалось, что в прежней…
ГЛАВА II
Дайте вино огорченному душой.
Я не могу сказать, что меня здесь не ждали — наоборот. Но не ждали так рано, поэтому когда машина подвезла меня к подъезду и с помощью водителя я поднялся к себе и позвонил, дома оказался один Илюха. Он долго, как бы не веря глазам, смотрел на меня, а потом уткнулся лицом в колени и заплакал, повторяя сквозь всхлипывания:
— Папка мой… пап…
Я был так растроган, что чуть сам не заревел. Это мой- то железокаменный упрямец, который не плакал даже, когда без наркоза ему сшивали разорванное собакой ухо, когда его наказывали или когда он терпел фиаско в безнадежном поединке с Иваном. Слезинки не проронит, а тут, вишь, как по отцу соскучился. Да только ради этого сыновнего признания стоило все пережить!
Я был еще слаб, голова кружилась и пришлось лечь на тот самый диван, на который я прицеливался в то злополучное воскресенье. Но уже через несколько минут я пододвинул к себе телефон и позвонил в издательство.
— Ты откуда, Михалыч, — заорал Дунаев, мой новый заместитель. — О, уже из дома. А не рано ли? Да нет, знаю я эти больницы, нечего там валяться — дома и стены лечат. А зайти к тебе можно — тут новостей столько накопилось, еле выгребаю.
Мы договорились встретиться завтра и тут подошла жена. Я ожидал, что она сделает мне нахлобучку за то, что удрал из больницы, но она, напротив, обрадовалась…
— Ну и нечего. На перевязки в поликлинику шофер отвезет, а уколы я и сама смогу. Да и Илюха с тобой посидит дома — в садике карантин.
Но глядя как я, волоча ногу, пробираюсь по комнате, покачала головой.
— А может, все-таки на операцию в нейрохирургии согласиться… Горячкин же предлагал, хирург он замечательный.
Это продолжался наш старый еще больничный спор. После консультации с нейрохирургом встал вопрос о новой операции — я категорически отказался по причине, в которой сам себе не хотел признаться: я просто боялся.
Наверное, я сумел бы потом преодолеть себя, но неожиданно на мою сторону встал Харитон Гаврилович. Покашливая в свои платиновые усы, он сказал буквально следующее:
— Пока не советую. Хотя операция сама по себе опасности не представляет — хуже не будет. Но тут вот какая деталь — мы этому молодому человеку всю кровь фактически перелили, самую разную, что под рукой оказалась, тут не до чистоты было, жизнь спасали. Это ли повлияло, еще что — только мы его из наркоза больше суток вывести не могли. Экспериментировать не стоит, вот время пройдет, картина станет ясной, да и силенок Валентину Михайловичу поднабраться не мешает. А там посмотрим.
На том и порешили.
— Заживет как на собаке, — отмахнулся я. Жив, и это главное…
Иван мое решение тоже одобрил.
— Наш тренер говорит, что человек силой воли может с собой что угодно сделать, — заявил он. — А у папки ее хватит, да?