Он хотел было опустить трубку, но подумал, что тогда там, на другом конце провода, раздадутся гудки, и они разбудят мальчика. Бог с ним, с телефоном, их тут и так много. Кому надо — дозвонятся.
Потревожил телефонную, выяснил фамилию владельца телефона четыре-двадцать-двадцать. Затем милицию — не случилось ли что с Эльвирой Николаевной Николаевой?
Таких сведений нет.
Утром, когда приходит уборщица, Иван Михайлович встряхивается от дремоты — предутренний сон только-только настиг его.
Уборщица старенькая, худенькая и любит поговорить.
— Что это у вас трубка лежит?
— А… эта, — Иван Михайлович только теперь услышал короткие гудки. Значит, Николаева вернулась и положила трубку.
Дежурство закончилось. За ночь выпал свежий снежок, и теперь, после бессонной ночи, блеск его режет глаза. Можно бы уйти домой, да в девять важная планерка, попросили присутствовать, а сейчас восемь — ни туда ни сюда.
И тогда он едет к Роме. Ему хочется знать, что же там все-таки произошло.
Дома никого нет. Вышла соседка, сказала, что они уже ушли в садик. Спрашивает у заведующей, в какой группе Рома Николаев.
— А вот его мама, — показывает заведующая на молоденькую полную женщину с темнеющим над верхней губой пушком.
— Я Николаева. А что вам надо? — раздраженно спрашивает она. — Мне некогда.
— Я ночью тоже был занят, Эльвира Николаевна, — говорит Иван Михайлович и представляется. — …Но пытался вместе с милицией разыскать вас.
Мгновенная, кирпичной густоты краска вспыхивает на щеках и шее женщины. Она хватает Ивана Михайловича за рукав, тянет в сторону, умоляюще шепчет:
— Ради Бога! Ради Бога! Простите — подруга подвела: обещала переночевать и не пришла, подвела.
Иван Михайлович осторожно освобождает рукав и уходит. Винить, осуждать — да кто он и что знает? Просто краешек чужой жизни на мгновение приоткрылся перед ним. Приоткрылся и исчез.
На планерку Иван Михайлович опаздывает и получает первое замечание. Второе — за неправильно — не в тот адрес — составленную бумагу. День еще только начинается, значит, не миновать и третьего… Сердце у Ивана Михайловича начинает болеть, он слушает, слушает размеренную речь своего начальника, но совершенно ничего не понимает. Перед ним цветным калейдоскопом проходят события сегодняшней ночи, слышатся другие, расчеркнутые телефонными звонками, голоса.
— Иван Михайлович! — неожиданно обращается к нему начальник.
— Дежурный по обкому слушает, — автоматически отвечает он.
Все смеются, а начальник безнадежно вздыхает. Как раз вчера в конфиденциальной беседе решался вопрос о Лясо- те. Рекомендовали выдвинуть его на самостоятельную работу. Заведующий это предложение не поддержал: нерешителен, рассеян, словом, не потянет. Теперь видит — не ошибся.
После планерки к Ивану Михайловичу подходит сослуживец, Юрий Иванович Чагип.
— Выручай, Лясота.
— Сколько тебе? — полез тот за бумажником.
— Да не… я тебе еще и так должен. Ты подежурь за меня завтра, а? День рожденья у меня, понимаешь.
Чагин врет. День рождения у него в этом году уже был. Иван Михайлович помнит об этом, но все равно соглашается, и сослуживец долго с преувеличенной благодарностью тискает его руку и говорит:
— А впрочем, дай еще десяточку. Для ровного счета.
ДЯДЯ КОЛЯ
Как всегда мой приезд вызывает маленький переполох. Как-никак единственный брат, к тому же из Магадана. У моей сестры, когда она говорит о Магадане, делаются такие глаза, словно речь идет о том свете. И тогда Зина жалеет меня и при встрече всегда плачет, сотрясаясь своим большим рыхлым телом.
— Ну-ну, Зин, успокойся. Не умер пока.
— Занесло тебя, чертушку. Люди вон и тут устраиваются. А это разве жизнь.
Из своей комнаты выходит Аленка, моя племянница. В девятом классе девка, а ростом скоро меня догонит, — а во мне как-никак сто восемьдесят четыре.
— Все растешь, Аленка. Ох, будут твои женихи плакать.
— Отстаете, дядь Валер, от жизни. Я в классе самая маленькая.
— Да неужто, — удивляюсь я. — Ну, если ты самая маленькая, то вот тебе самый большой на свете шарф.
Ослепительно белой шерсти, он так велик, что им можно обмотаться с головы до ног.
Аленка упорхнула к зеркалу.
Сестре — панно, красивое, из кусочков меха сделано.
— Надо было тебе деньги тратить, — ворчит Зина.
— Ты только Верке не отдавай, — предупреждаю я. — Для нее у меня само собой есть.