Девчонки, как оказалось, сполна оценили мой гениальный проект. Любопытство перебороло удивление. Я на это, собственно говоря, и рассчитывал: девушки любят смену обстановки. А еще любят, чтобы все решали за них. Это избавляет от ответственности, да и вообще круто выглядит. Не все, конечно, такое одобряют, но подавляющее большинство, возьмите на заметку этот мощный жизненный совет.
Основным источником звука и эстетического умиления оказалась, конечно, Мику: она бултыхалась в воде, повизгивала и комментировала абсолютно все происходящее; это выглядело как скороговорка дикторов во время местечкового боксёрского матча. Лена, в отличие от зеленовласки, просто нежилась в отдельно расположенной каменной ванне. Она прикрыла глаза, на личике застыло выражение блаженства. Славя сосредоточенно принимала душ под небольшим каскадом из водопадиков, длинные волосы обнимали ее, словно королевская мантия. Ульянки поначалу нигде было не видать, но, приглядевшись, я заметил мелкий силуэт где-то наверху, у самой границы скал. И что она там ищет, снайперскую позицию, что ли?
-- Ага! -- громко сказал я, входя в "пещеру", и вдалеке истерически загагакало поселившееся здесь недавно эхо. -- Вот это веселье, я понимаю! Не иначе, нашли мой секретный запас травы, юные развратницы? То-то здесь дым коромыслом!
-- А что, он был? -- загорелась тут же вылезшая из-под моего плеча Алиса, изгибаясь и приплясывая на месте. Ее после секса всегда словно энергией накачивают, готова бежать, лететь и танцевать. Особенно танцевать. И еще курить. -- Неужели нам не оставили, жадины?
-- Нам для веселья никакие травы не нужны, -- Мику раздвигала воду, словно ледокол, приближаясь и одновременно увеличивая громкость звука. -- Мы здесь всего пару часов, а я уже не хочу никуда уезжать. Ты был прав, Саш, наверное, мы все же засиделись в этом тропическом Роанапуре, а чтобы держать голову ясной, надо менять обстановку. Может, я только свое мнение выражаю, конечно, и девочки не согласятся...
-- Согласятся, -- к нам подошла Славя, уже закутанная в полотенце. Впрочем, оно мало что скрывало, так что я старательно уставился в точку над ее левым плечом и принял традиционный для себя лихой и придурковатый вид. -- По крайней мере, половина. Мне тут тоже нравится.
-- Это радостно слышать, -- с облегчением сказал я. -- Алиса тоже, вроде бы, не жалуется... ай! Вот сейчас уже было больно. А также неожиданно и коварно. Итого большинство, и даже подавляющее, если только Ленка и Ульяна... ага, тоже поддерживают. А то я опасался, понимаете ли.
-- Чего именно? -- Лена в своей ванне перевернулась на живот, но количество видимых прелестей сильно меньше не стало.
-- Ну, знаете, -- задумчиво сказал я. -- Недавно выяснилось, что некоторые мои друзья имеют радикально другое понимание веселья. До сих пор в недоумении.
-- "Другое понимание"? Это как?
-- Ну... для меня, например, вечеринка -- это просто вечеринка. Повод выжрать пару ведер вкусного пшеничного сока, сплясать на столе, поорать десяток песен и уснуть лицом в груди симпатичной девчонки. Которая, замечу, тоже спит лицом в чьей-то широкой груди. Вещь в себе. Чистое незамутненное веселье.
-- Та-а-ак...
-- А для них... для некоторых... все значительно сложнее. Вечеринка -- это повод. Мостик к чему-то большему, хотя и необязательно лучшему. Ну, например, к тому, чтобы раскрутить понравившуюся русалку на понятно что. Или хотя бы пообжиматься с ней в горизонтали на диване посреди пустой комнаты, тоже свершение, чего уж. Соответственно, их веселье имеет не спонтанный и в чем-то даже хаотичный привкус, а четко рассчитанную дозировку: "сейчас подойти и завязать разговор, сейчас пошутить, сейчас приобнять". Сложно, черт побери!
-- Жизнь вообще сложная штука, -- определила Алиса. Она уже разоблачилась и сейчас аккуратно стягивала со стройных ножек трусики. -- А тебе, значит, такое не приходило в голову?
-- Почему? Приходило, но только обычно уже сильно позже. Ну, это когда мне говорили: "в эту комнату не заходи, там сейчас нужно уединение". И я такой: "Э, я же только что их видел на кухне курящими! А теперь они, значит, вона как развили отношения? А что, так тоже можно было?"
-- Малость заторможенное развитие? С этим можно жить.
-- Еще бы. Не говоря уже о том, что запрет входить куда-то порождает для меня совершенно очевидные решения. Ну, скажем, ворваться туда, сломав дверь, с шашкой наголо, верхом на коте, во все горло распевая "Вихри враждебные". Реакция второй стороны всегда была бесценной.
Я ненадолго задумался. В отдалении капала вода и бурлили источники.
-- Может, потому меня в конце концов и перестали приглашать?
-- Наверняка, -- сказала вернувшаяся, наконец, Ульянка, светя во все стороны перемазанной, но дико довольной мордашкой. -- Но давай ты уже перестанешь ходить вокруг да около и расскажешь девочкам, чего ради ты вдруг вернулся, и что сейчас требуется от них. А то я уже три раза чуть было не проболталась! Пришлось специально сбежать на периферию. Чтобы не поддаться искушению!
-- Да, -- сказал я твердым голосом командира танкового батальона, наблюдающего в бинокль ракетную батарею. -- Пришла пора.
Девчонки немного напружинились, но беспокойства на лицах я не заметил. Уверенность в себе -- это хорошо. А доверие к близким -- еще лучше. Справимся, конечно. Разве были случаи, чтобы не справлялись?
-- В общем, задача пока такая, -- начал я. Мысли кружились в голове роем обезумевших бабочек. -- Нам нужно будет поучаствовать в одном бесшабашном ограблении, потопить пару-тройку суденышек и по душам пообщаться с одним очень-очень сердитым комиссаром полиции. Да еще немного по мелочи. Вопросы?
***
Море было холодным даже на вид, солнце сверкало в верхотуре маленькой начищенной монеткой. Но в целом сейчас погода ощущалась скорее теплой, вот что интересно. Не исключено, что это мое присутствие так благотворно влияет на климат -- в "Совенке", если помните, круглый год бесконечное лето стояло. Тут, конечно, площадь поменьше, силы у меня не бесконечны -- но хотя бы так, а то на ветру уже задолбался мерзнуть, да и имеющаяся одежда вызывала ряд вопросов.
"Адмирал Бадонг" стоял на якоре вне видимости с берега. Волны лизали его белое брюхо и униженно шептали что-то под килем. Я не слушал, что именно. В кои-то веки за последние пару дней я был одет прилично -- малость узковатые, но, вроде бы, мужские джинсы и светло-зеленая, полувоенная с виду ветровка. Все это было, конечно, непроста. Я пребывал на смотринах.
-- Вот это, значит, он? -- презрение в очередном голосе было слышно так явно, будто слова выпекали на праздничном пироге. И они настолько не сочетались с обладательницей этого голоса, что не заржать было трудно. А труд хотя и сделал из обезьяны человека, но лучшими друзьями мы от этого не стали. В общем, я не смог сдержаться.
И расхохотался. А хохочу я примерно так же, как пою -- свидетели этого феномена редки и седовласы, только раз в полугодие они, обмениваясь неизвестными знаками, собираются порой в избушке посреди леса, где молча пьют горькую, в изнеможении мотая бошками. Но, справедливости ради, для хохота у меня на этот раз был законный повод.
Рядом с Изидой, переминаясь сапожками по скрипящей от чистоты палубе, стояла миниатюрная девчушка на вид лет пятнадцати. Белокурые волосы были словно ураганом завиты в длинный и сложный хвост, под правым глазом розовела татуировка в виде цветочка, с левого плеча свисал длинный шелковый шнур, тоже розовый. Еще на девчонке была коротенькая тельняшка, розовая плиссированная юбочка, открывающая практически все, что можно, черные чулки и -- да что ж такое-то? -- розовые сапожки из плотной кожи, сделанные на манер рыцарских сабатонов.