У меня пересохло горло.
«Ты уж прости меня… бывший… здоровяк… снобсчастливец… экс-управитель судьбы. Не я виноват. Я только взглянул на тебя пристально. Там, из-за пыльного стекла троллейбуса. Я просто разглядел твою близкую Конечную Станцию. Но и я не думал, что она так близко».
А ночью возник во мне Разметчик…
— Мик Григорьич! Мик Григорьич! — испуганно закричал я, видя, что его облик расплывается и готовится пропасть, — Мне — по край, позарез… Я уже… Мик Григорьич! Что случилось? Что-то случилось же, да? Могу я успеть? смочь?..
Разметчик задержался, взглянул на меня сурово.
— Ты не понял? Это не теплоход, отплывающий в туристический круиз. Двадцать лет — это двадцать лет. Взгляни на себя в зеркало. Ты плохо спросил. Ты в самом деле забыл.
— Что? а? да… Нет, Мик Григорьич. Честное слово, нет! Я глупец, я эгоист… Но я помню. Я вникся. Там. Навсегда.
— Скажи. Медленно. Себе.
— Помню. Наверное, то… «Твоя горечь — не горшая в мире. Никогда не горшая. Не жалей, не спасай себя. Это бессмысленно и безнравственно. Тебя спасут другие. Которых спасешь ты». Просто…
— Ну? — уже не столь строго усмехнулся Разметчик, — Что же ты примолк? Просто?
Душный ком в горле мешал мне говорить.
— Будь я проклят! — наконец, выдавил я, — Конечно, я негодяй… Столько лет! Все откладывал на попозже. Всё праздновал свои драгоценные неурядицы. Она… Что с ней, Мик Григорьич?
— Вот это ты ещё успеешь смочь, — сказал Разметчик исчезая.
Там. Тогда.
Велка первая протянула руки к сиянию и позвала.
— Иди до нас. Ну иди. Чо ты…
Я поначалу чуть-чуть сдрейфил. Но не показывать же это перед девчонкой. Я тоже протянул руки, — Да. Давай, иди…
Мы второй час были знакомы с сияньем. Мы встретили его на Копытце — маленьком круглом озерце на окраине городка. Велку мать отправила пасти коз, а кому неведомо, что у Копытца самая густая и вкусная трава? Не помню уже почему я увязался за ней.
Сиянье висело над тёмной лягушачьей водой и ждало нас. Оно было похоже на ком пушистой сахарной ваты. Только оно было живым, дышащим, в нём вспыхивали и гасли мириады серебристых искр. И цвет оно непрерывно меняло от густейше синего до облачно белого.
Я сурово оттер Велку плечом, вышел вперед. Мало ли что. Всё-таки мужчина я и старше Велки почти на три года. Но Велка без тени опаски вынырнула из-под моей руки, подбежала к воде, сказала сиянью, как старому знакомцу.
— Привет! Какое ты красивое! Поговорим, а?
Я хотел объяснить ей, что сиянье это — по-видимому, какой-то тонко-энергетический сгусток, что подчиняется он своим метафизическим законам, что проник он из каких-нибудь соседних слоёв астрала и что не может он с бухты-барахты понимать тебя и разговаривать с тобой — пигалицей. Я, как-никак, уже перешёл в восьмой класс и кое-что смыслил в подобных вещах.
А сиянье вспыхнуло особенно яркими серебрянозелеными искрами, вытянулось в веретено, потом вдруг уплотнилось и приняло форму человеческой фигуры — девчоночьей нескладной фигуры… фигуры Велки. Оно понимало её. Оно было радо ей.
— Иди же!
Мы стояли над водой с вытянутыми вперед руками. Ждали. Пальцы начало небольно пощипывать. Хлынул к плечам, растёкся по груди, омыл лицо и лоб терпкий легкий ознобец. Сиянье надвинулось, мягко окутало нас. И окутав, пропало. Превратилось в тонкий малиновый звон-ветерок, тоже исчезнувший.
Все вокруг осталось прежним, может быть, лишь ярче, сочнее цветами. Но во всём что-то вдруг невидимо закипело, что-то залучилось, потекло во все стороны, что-то, не дающееся зрению и слуху. Трава на поляне, вода Копытца, белые спины пасущихся коз, стволы тополей, верб и клёнов, всё бурлило прозрачными неуёмными энергиями. Мы чувствовали их прихлывы неведомыми органами чувств, мы отчерпывали, пили их чем-то нетелесным в нас. Впрочем, и глаз иногда ухватывал следы этих энергий в виде чуть заметных размытостей предметов, коротеньких шлейфиков, дымок, отвивающихся от них.
Потом мы увидели себя. Мы вынулись из себя и увидели себя совершенно отсторонне, двух подростков: пацана и девчонку, стоявших на берегу и вертевших во все стороны головами. Мы тоже битком были набиты энергиями, вокруг нас колыхались отсветы, ореолы, тонкие лепестки-протуберанцы этих весёлых энергий. Потом мы вернулись в себя и снова испытали чувство, будто окатились звонким мельчайшим дождём. Потом нас… целиком нас, вместе с телами что-то плавно подняло в воздух. Сделав два-три круга над Копытцем, мы опустились на прежнее место.