Оказалось, что она тоже была членом партии, работала одновременно со мной в Песковском районе Петербурга. В П[етербургском] к[омитете] ей дали мой петербургский адрес, чтобы она узнала у мамы, где я живу в Париже. Это была тоненькая блондинка, с длинной пушистой косой и ярко-синими глазами. Она привезла мне привет от мамы, коробку клюквы в сахаре, которую я так любила, и короткое письмецо. Ей пришлось наскоро уехать из Петербурга, спасаясь от ареста. К счастью, я знала, что у моей хозяйки есть свободная маленькая комнатка, и уговорила ее сдать этот уголок Наташе.
Те месяцы, которые Наташа прожила в Париже, остались в моих воспоминаниях связанными с нею. Утром я уходила учиться, а она слушала лекции по литературе в Коллеж де Франс, потом мы завтракали вместе в дешевой русской столовой на Рю Муффтар («Муффтарка», как ее называли) или обходились чашкой кофе с длинным белым хрустящим французским хлебом, который так приятно было ломать. После моих практических занятий мы бродили по Парижу, открывая каждый день какой-нибудь новый для нас квартал, — то нарядный сквер в одном из элегантных предместий, где среди деревьев стоял памятник Бальзаку в виде огромной головы мыслителя, вырастающей из мраморной глыбы, то кладбище, где были похоронены коммунары, чья стена сохранила еще трещины и следы пуль, то как-то мы обнаружили между старыми уличками пустырь, носящий громкое название «Сквер Арен», — это действительно был угол старой Лютеции, чудом уцелевший на левом берегу Сены: глинистая почва сохранила следы мест для зрителей — один из секторов амфитеатра, где когда-то происходили зрелища, и два-три дерева, древние жители тех мест, еще вздымались там. Мы ходили с Наташей на Монмартр, поднимались по крутым уличкам на вершину пригорка, который венчала белая церковь Святого сердца Иисуса[226]: оттуда видны были не только весь огромный Париж и Сена, тусклой лентой змеящаяся среди каменных набережных и уходящая вдаль, но и Фонтенбло[227] и вдалеке Версаль.
А по воскресеньям мы забирались в Лувр, — ведь вход во все музеи был тогда бесплатный. Денег у нас было мало, особенно у Наташи, и поэтому мы не бывали ни в театрах, ни в концертах, а по вечерам сидели в моей комнате, читали, а иногда Наташа пела, — у нее был очень приятный задушевный голос, она знала множество песен, особенно украинских.
Приходили мои товарищи, иногда заходил Данаев. Однажды он привел с собой своего товарища Виталия[228]. Виталий приехал откуда-то с Волги, где принимал участие в социал-демократической организации, был арестован и бежал из тюрьмы. Думаю, что он был превосходным оратором, — во всяком случае, мы с Наташей заслушивались его рассказами. У него было очень выразительное подвижное лицо, бритое, как у актера, и он рассказывал нам иногда, что играл в театре, не то в Саратове, не то в Самаре. Он хорошо декламировал и часто читал нам вслух стихи, но я замечала, что это были стихи, напечатанные в сборниках «Чтец-декламатор».
Мы с Наташей и, конечно, Герман увлекались теперь другими стихами и показывали их Виталию. Он внимательно прочитывал сперва глазами, а потом вслух и просил дать ему книгу, чтобы переписать. У него была толстая тетрадка, в которую он записывал стихи, которые ему нравились. Иногда он пел нам — у него был сильный баритон, и он охотно пел драматические веши, вроде баллады Рубинштейна «Перед воеводой молча он стоит». Перед тем как запеть, он просил, чтобы мы погасили свет, объясняя это тем, что ему приходится гримасничать во время пения, а он не хочет, чтобы на него в это время смотрели.
Мы так подружились с ним, что, когда в нижнем этаже у моей хозяйки освободилась еще одна комната, я предложила ему переехать туда. Он поморщился и сказал, что не может платить вперед, как этого требовала наша хозяйка. Я заявила, что это можно обойти, и Виталий поселился в том же доме, что и мы с Наташей, но этажом ниже. Теперь после партийных собраний мы возвращались все вместе, а вскоре к нашей компании присоединился еще один юноша, тоже член партийной группы[229]. Теперь у нас было два поэта, но меня это не вдохновляло. Напротив, я совершенно перестала писать стихи, потому что чувствовала, что их надо писать совсем иначе, чем те авторы, которыми я когда-то увлекалась. Ни Надсон, ни Некрасов теперь не говорили мне ничего, а столько было нового в поэзии, что говорилось современным нам языком, что волновало и трогало! Каждое новое стихотворение Блока мы встречали восторженно, и номер журнала или альманаха, где эти стихи печатались, был для нас самым желанным. Так мы узнали «Незнакомку» — не пьесу, а стихотворение, так узнали те стихи, которые впоследствии были напечатаны во втором томе.
227
228
Партийная кличка А.Я. Елькина. Музыкально одаренный человек, сын владельца типографии в Челябинске, А.Я. Елькин учился на вокальном отделении Екатеринбургского театрального училища. В 1903–1906 гг. он стал одним из создателей и руководителей большевистской организации в Челябинске. После поражения революции 1905 г. вел подпольную работу в Самаре и на Украине, где в 1907 г. был арестован, но отпущен под залог и бежал за границу. Большевиком был также его младший брат Соломон, погибший в 1918 г. Именем братьев Елькиных в Челябинске была названа Азиатская улица, на которой они жили, а на доме 24 установлена памятная доска. Сведения об А.Я. Елькине мне сообщила в 1983 г. из Свердловска его племянница А.М. Липлавк. О Виталии Полонская рассказывала в автобиографии, написанной для П.Н. Медведева (см. Приложение 1 к наст. изд.).