— Не опоздайте, мне надо еще готовиться вечером, — напутствовал меня Ян. Мы расстались, и я ушла в свою молочную столовую, где обедала, как и все в Париже, между часом и двумя.
Настроение у меня было самое веселое. Вечером, после практических работ, я забежала на собственную квартиру, собрала кое-какие необходимые вещи, сунула в тот же портфель на этот раз свой собственный халат и отправилась рано вечером на свою вторую чужую квартиру. Я не успела предупредить свою собственную привратницу-консьержку о том, что не буду ночевать, но зато, проходя с чемоданчиком мимо консьержки Янины, поздоровалась с нею громко и сказала:
— Здравствуйте, мадам. Я буду жить у мадемуазель Гаммер два дня. Если меня будут спрашивать, то вот моя фамилия, — я написала ее на этой бумажке.
Консьержка посмотрела на меня своими живыми черными глазами и улыбнулась мне:
— Вместо мсье Новицки? А мсье Гаммер знает?
Эта проныра сама все понимала, и никакие наши хитрости не могли ее провести.
Янина и ее папа встретили меня радостно и сказали, что Янина водила отца по Парижу, была с ним на Больших бульварах и даже обедала в «Бульон Дюваль», дешевом ресторане. Мне необходимо было поговорить с Яниной с глазу на глаз, но папа все время ходил за нами следом — и в кухню, и даже пробовал войти в «мою» комнату, но я невежливо закрывала дверь перед его носом, боясь, что он обнаружит что-нибудь совсем неподходящее для жилья приличной молодой девушки.
Этот бухгалтер был человек дотошный. Он хотел все знать и вникал во все мелочи, — где и что мы покупаем на завтрак и на ужин, кто убирает наши комнаты. Янина пыталась его убедить, что мы сами моем полы, но он не поверил. И действительно, у Новицких полы мыла Джульетта, подавальщица из столовой, где они обедали, — некрасивая, но романтическая девушка. Джульетта была леновата и в последний раз замела окурки папирос Яна под газовую плиту, откуда папа их вытащил, желая показать нам, как надо подметать комнаты и кухню. Обнаружив окурки, он стал требовать объяснений, и мне пришлось и это взять на себя.
— А ваш отец знает, что вы курите? — строго спросил он.
— Он сам курит, — пыталась я оправдаться, — и ничего не имеет против того, чтобы я покуривала.
— Ну, знаете!..
Мой папа был скомпрометирован вместе со мною, но благодаря этому бухгалтер Гаммер уже не пробовал проникнуть в мою комнату. Я, конечно, не могла ссориться с ним из-за Янины, но понемногу уже начинала чувствовать к нему неприязнь. Поэтому я с удовольствием ушла в библиотеку, захватив с собой книги и тетради Яна и потихоньку заперев его комнату на ключ, который унесла с собой.
В библиотеке я просидела до поздней ночи и, когда вернулась, вспомнила, что у меня нет ключа от квартиры. Я позвонила тихонько, и Янина открыла мне, — она ждала меня в передней. Папу она уложила спать на своей кровати, а самой ей негде было лечь, потому что комнату Яна я заперла. Мы легли вдвоем на кровати Яна и долго не могли успокоиться, то разговаривая шепотом, то громко смеясь, совсем забывая о том, что в комнате рядом спит усталый папа. Но папа, видимо, сильно устал с дороги и от гуляния по Елисейским Полям и теперь крепко спал, храпя во все носовые завертки, как и полагается человеку со спокойной, не омраченной никакими обманами совестью.
— Он уезжает завтра утром, — шептала мне Янина. — Он очень сердился, что ты заперла на ключ свою комнату и он не мог войти туда. Он сказал, что так подруги не поступают, что это признак недоверия. Тогда и я должна закрывать свою комнату.
Я очень плохо спала эту ночь и утром ушла пораньше, попросив Янину передать отцу поклон от меня и пожелание счастливого пути. Его поезд уходил днем, и я больше не собиралась встретиться с ним. Вечером Ян принес ко мне на квартиру мой халат и свои ночные туфли, которые он по ошибке принял за мои, — хотя это были его собственные. Из этого можно видеть, до какой степени он был «не в своей тарелке».
С Новицкими я потом встречалась много раз в дальнейшие годы моей парижской жизни. Они оба уехали в Россию еще до Первой мировой войны. К тому времени отец Янины умер, а оба молодых врача поселились в окрестностях Варшавы, где, по слухам, открыли что-то вроде лаборатории для микробиологических исследований. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.
9. Париж, 1910 год
Более глубокое знакомство с жизнью Парижа я начала уже после того, как мне опротивели эмигрантские склоки и дрязги.
Это было года через два после моего приезда. Проходя по правой стороне бульвара Монпарнас, я остановилась у вывески, которую, конечно, видела много раз, но оставляла обычно без внимания. На строгой чугунной ограде небольшого особняка имелась возле калитки эмалированная дощечка с надписью: «Student Hostel»[244]. Калитка была приоткрыта. Недолго думая, я вошла в нее.