Колетта по своей непосредственности быстро подружилась с ним, и он даже провожал ее домой, но осторожно, чтобы не попасться на глаза ее покровителю.
2. Возвращение в Россию (март 1915)
В первых числах марта 1915 года я неожиданно получила телеграмму из Петербурга, откуда не имела писем с начала войны. Мне сообщали, что имеется разрешение всем окончившим иностранные медицинские факультеты срочно держать государственные экзамены в России и получить диплом врача[306].
Одновременно с этой телеграммой меня извещали о том, что я могу получить небольшую сумму денег в «Лионском кредите». Необходимо торопиться. Не знаю, кто писал, отец или мама, но телеграмма была подписана просто фамилией моих родителей.
В госпитале для раненых воинов, где я работала до последнего времени в Нейи под Парижем, у меня был знакомый санитар, сотрудник русского посольства. Я знала, что он состоит в штате посольства, но никогда не говорила с ним по-русски. Я попросила его узнать на Рю Дарю, действительно ли имеется в России такое распоряжение, разрешающее нам, студентам-заграничникам, держать государственные экзамены срочно, в середине учебного года. На другой день он сообщил мне, что Россия действительно разрешает вернуться всем заграничным студентам-медикам и держать экзамены. Но посол сказал, что надо торопиться с отъездом, ибо путь в Россию безопасен пока только через Средиземное море, а Турция не сегодня завтра вступит в войну на стороне немцев[307]. «Уезжайте поскорее, — сказал он. — Снимитесь с учета в парижском муниципалитете (мы, учащиеся Парижского университета, получали разрешение проживать в Париже на все время университетских курсов). Возьмите также направление от нашего посольства к русским консулам всех городов, где будете проезжать, с просьбой оказывать вам содействие. Поедете на Марсель, а там сядете на пароход. Но не откладывайте».
Ближайшие три дня прошли у меня в необычной спешке. Я вдруг поняла, что покидаю Францию и что это бесповоротно. Я была совершенно спокойна, ибо поняла, что должна воспользоваться последней возможностью вернуться в Россию: ведь никто не знал, на сколько лет может затянуться война. Все мои товарищи-французы были на фронте, а русские тоже либо записывались добровольцами во французскую армию, либо возвращались в Россию, кроме тех, кому нельзя было вернуться.
Я провела несколько часов в очередях подвального этажа парижского муниципалитета на Рю де ла Сэн и получила свое удостоверение на выезд, а в моем заграничном паспорте появился еще один штамп. Я простилась с деканом нашего медицинского факультета, профессором Ландузи, который еще недавно направлял меня на работу в Нанси, в военный госпиталь. Простилась с нашим шефом, профессором Бланшаром, распоряжавшимся всеми добровольцами-врачами, пожелавшими работать во французской армии. Бланшар написал мне от руки трогательную благодарность за ту работу, которую я провела в Нанси и в Париже[308]. И все было кончено с официальной частью.
Мои друзья собрались у меня на бульваре Араго, где вместе с моей приятельницей Нелли Лафон мы снимали двухкомнатную квартирку. Вещи мои я оставила Нелли, а книги сложила в большой ящик и переправила в более надежное место, к Одетте Сен-Поль, которая имела постоянную квартиру на Рю д’Ассаз. Я взяла с собою только учебники, несколько памятных вещей, которые мне подарили раненые солдаты в Нанси. Нелли заявила, что она не уедет и не возьмет к себе никого в нашу квартиру, тем более что парижский муниципалитет объявил мораторий на квартирную плату и никто ее не платил.
Но все же, кто может знать, что будет дальше?
Нелли, Одетта и мой старый друг Таламини проводили меня на Лионский вокзал.
На вокзале было людно. Много моряков в синих беретах с помпоном, направлявшихся на юг, сенегальцы в белых бурнусах, алжирцы, какие-то раненые, которых отправляли в южные госпитали… Я с трудом втиснулась в узкое купе и сейчас же встала у окна, чтобы в последний раз посмотреть на друзей.
Перед самым отходом поезда прибежала Мэри, американка, прикомандированная к нашему госпиталю и возившая на своей собственной машине врачей госпиталя. В куртке из какого-то экзотического меха, высоких шнурованных башмаках и кожаной кепке, она целый день бесстрашно и без устали водила свою машину по Парижу и окрестностям. К поезду она привезла с собой хорошенькую Колетту, подружку одного из высокопоставленных коммерсантов, покровителей нашего госпиталя в Нанси. Для Колетты он нанимал прелестную квартирку, «гнездо любви», у Булонского леса, и она жила там вместе со своей маленькой дочкой. Но и Колетта тоже не захотела остаться вне участия в уходе за ранеными, и директриса нашего госпиталя, из уважения к ее покровителю, допустила ее к работе в одной из палат — правда, не той, куда приходила каждое утро на полчаса герцогиня Орлеанская, одна из претенденток на вакантную корону Франции.
306
Еще в январе 1915 г. Полонская писала отцу из Нейи: «Здесь продолжают носиться слухи о студентках, допущенных к государственным экзаменам в России с 14 инскрипциями и получивших командование санитарным отрядом. Здесь у меня сравнительно недурное место, и жаль только, неплатное, а плата „натурой“. Зато — почет. Скорее бы кончить и уехать к вам и взять работу в России. Как бы только не закрылись дороги в апреле месяце; напрасно мама думает, что война к этому времени кончится. Здесь совсем другое рассчитывают».
307
Россия объявила войну Турции еще 2 ноября 1914 г., а Франция и Великобритания — 5 ноября. 18 марта 1915 г. британские и французские войска предприняли попытку прорваться через Дарданеллы, но турецкие береговые батареи отразили их атаку.
308
Из Юрьева Полонская написала Бланшару о своих делах, и он 8 июля 1915 г. любезно ответил ей (частично по-русски): «Mademoiselle El. Movchenson (Мовшенсон) Ревельская 34 Юрьев. Chere mademoiselle, Ваша почтовая карточка мне делала большое удавольств.; я вам благодарю от глубины сернца. Bonne chance à vos examens et par la suite! et gardez un bon souvenir à la Francero. Да здразвуют Франция и Русь святая! Prof. R. Blanchard».