Игрушечный поезд с открытыми платформами походил на дачные поезда Ириновской железной дороги, которая вела в петербургские пригороды. Мы с Жерменой сидели в одном вагоне, наша новая спутница — в другом. Кроме нас, в поезде никого не было. Мы нигде не видели наших друзей-англичан. Перрон вокзала был пуст, как будто никто не приезжал в этот город и не уезжал из него, — словно все живое сосредоточилось на базарной площади.
Поезд увозил нас куда-то, в незнакомые и опасные места, где бушевала война. Жермена сидела пригорюнясь и глядела в окно. Но на первой же станции в наш вагон вбежали Роберт и Джек и сели рядом с нами, — впрочем, «вбежали» — определение неправильное: они вошли, сохраняя строгое выражение на своих лицах, подтянутые, полные собственного британского достоинства. Дальше мы ехали вместе.
Наши друзья рассказали нам, что, по сведениям британского консула, положение в Нише, куда они ехали, очень тяжелое: там свирепствует холера, город и окрестные селения разрушены — ведь Сербско-болгарская война продолжается уже два года[311], — население голодает. Английской миссии придется не только лечить и оказывать первую помощь больным, но и кормить голодающих сербов. Для этой цели их отряд набрал большое количество продуктов, и группа англичан все утро наблюдала за погрузкой медикаментов и продовольствия.
Роберт осведомился по поручению полковника, запаслись ли мы едой и питьем, так как в Сербии нельзя будет ни есть, ни пить ничего купленного на месте, чтобы не схватить холеры. Мы объяснили, что не успели купить ничего съестного, и оба мальчика тотчас же пошли добывать нам еду из запасов своего начальника. Они вернулись, таща сахар и бисквиты, а также термосы с горячим чаем.
Тем временем мы уже доехали до сербской границы. Сербские солдаты, с винтовками, заняли поезд, став на площадках вагонов. Сразу потянулись голые станции с разрушенными вокзалами, где у стен лежали исхудалые полуодетые в хаки: никто на них не обращал внимания, только дежурный по станции (в красной шапке, как и у нас в России) быстрыми шагами выходил встречать поезд и тотчас же уходил. Ни о какой еде не могло быть и речи: не было ни буфетов, ни ресторанов, ни продавцов фруктов. Стоял март, но все кругом казалось выжженным жарой, и голые горы без растительности тянулись вдоль дороги. Грустное зрелище!
На станции в наш вагон садились солдаты сербской армии — черноволосые, исхудалые, обросшие, неряшливые, грязные. Они с жадностью смотрели на еду, которой англичане делились с нами. Жермена предложила одному из солдат кусочек сахара и кружку чаю. Он взял сахар, посмотрел на него и положил в карман, а потом сказал что-то вроде: «Давно не видел». Но вид у этих солдат был очень независимый и мужественный. Сербско-болгарская война длилась уже довольно долго, и как раз в то время, когда мы проезжали, обе страны заключили мир. Солдаты стали рассказывать нам, — я с трудом понимала их речи, — что болгары обстреливали Ниш и окрестные селенья, но сербы не сдавались, несмотря на то что болгары были сильнее и оружия у них было больше, а также запасов продовольствия.
Мы приближались к Нишу. Предстояло расставание с англичанами. Мы обменялись адресами, обещаниями писать друг другу, и, не ожидая станции Ниш. Роберт и Джек простились с нами и ушли в соседний вагон. До этого Роберт долго разговаривал с Жерменой и дал ей не только номер своего отряда в Нише, но и свой домашний адрес в Англии. Она тоже сообщила ему адрес своего опекуна в Париже.
В Нише — опять такой же разбитый вокзал, без крыши, с выбитыми стеклами. Целое население лежащих на земле людей — женщины с маленькими детьми, старики и старухи… Мы смотрели из окон, как из соседнего вагона выгрузились англичане и пошли военным строем через вокзал и по дороге, ведущей куда-то вверх, в горы. Молодые врачи оглядывались на наш вагон, кивали нам головой[312].
Скоро начались более оживленные места. Мы приближались к Белграду.
Целый час наш поезд стоял в Белграде. Это была столица, но столица бедной, разоренной страны. Плохо одетые люди со следами пережитого голода и страданий, много инвалидов на костылях, на деревяшках, с пустыми рукавами, много обвислых пиджаков, видимо, ставших слишком просторными для изможденных тел.
И вот граница Болгарии, где в поезд вошли жандармы — здоровые, хорошо экипированные. Кое-где зазвучала немецкая речь — ведь в Болгарии царствовали Габсбурги. Страна не испытала таких сильных бедствий, как маленькая мужественная и бедная Сербия. Я никогда не думала, что может быть такой разительный контраст между двумя соседними странами.
311
Имеется в виду Вторая балканская война, начавшаяся 29 июня 1913 г. нападением Болгарии на Сербию, Грецию и Черногорию. 10 июля Россия объявила войну Болгарии; против Болгарии выступили также Румыния и Турция. Война закончилась поражением Болгарии; по мирному договору, подписанному в Бухаресте 10 августа 1913 г., Болгария уступила часть своей территории странам-победительницам.
312
Приведу фрагмент из уже цитировавшейся рукописи Полонской «Из Парижа в Петроград», касающийся проезда через Сербию: «В русском консульстве [в Салониках] нам посоветовали запастись провизией, водой и свечами; ведь по Сербии ехать придется двадцать четыре часа — а там ничего не достанете. Стали покупать и пришли в ужас. Такой дороговизны не было и в Париже, когда ждали осады! Всегда ли такие цены или по случаю военного времени — так мы и не узнали. Англичане закупили целые горы хлеба и всю минеральную воду — сколько ее было в Салониках. И все это пригодилось. Когда после четырех пересадок мы наконец попали в сербский поезд, стало жутко от темных узких вагонов, от холода, от резкого запаха какого-то дезинфекционного средства, несущегося от скамей и пола. Англичане волновались — они еще из Лондона заказали для отряда два вагона первого класса; но, увы, — вагонов первого класса не оказалось в Сербии, и им пришлось разместиться во втором, в единственном вагоне второго класса, бывшем в нашем поезде… И медленно потянулись перед нашими глазами покрытые снегом горы разоренной страны. Снег выпал накануне, но было тепло; цвели белым цветом какие-то деревья в полях. А поля голые, нераспаханные. Пустые, покинутые землянки с заснеженными крышами, огороды с покосившимися заборами. Плохо одетые бородатые солдаты сторожили путь. На станциях пусто, нет буфетов — ничего не достать. Я сидела у окна с англичанами. Они смотрели и не понимали, и все казалось им смешным и диким. <…> На одной из станций подсели к нам в вагон два солдата и офицер. Офицер вошел в купе, а солдаты остались на площадке. Оттуда сейчас же понеслось заунывное пенье. Темнело. <…> Англичане уже зажгли свечи, поставили во всех углах вагона; раскупорили вино, минеральную воду и ели сандвичи, принесенные полковником в огромной желтой корзине. Дали хлеба солдату. Он бережно спрятал его в сумку и ушел к товарищу на площадку. Стали мы ужинать. Офицер сидел в углу и смотрел и смотрел на нас блестящими глазами. Предложили и ему сандвичей. Он взял сразу два сандвича, сконфузился по-детски и сейчас же заговорил. Говорил по-сербски, медленно, так, что я все понимала и переводила англичанам. „Хлеба у нас нет, совсем нет. В четыре дня раз едим…“ В Нише простились мы с англичанами. Поезд шел медленно, и видно было, как они все уходили в город по узкой немощеной улице с низкими домиками, молодые, сытые, хорошо одетые. Позади полковник — высокий и костлявый, поминутно заботливо оглядывающийся то на них, то на далеко отставшую подводу с желтыми крепкими кожаными чемоданами…»