Я сказала ей, что не могу найти работу. Надя немедленно повела меня в бывший Мариинский дворец на Исаакиевской площади, где до революции помещался Государственный совет, а в феврале 1918 года была расквартирована Комиссия по эвакуации и оздоровлению Петрограда.
Надя познакомила меня с председателем этой комиссии товарищем Цветковым — анархистом, как она мне сказала. Она привела меня к нему, чтобы потребовать моего назначения врачом комиссии, но оказалось, что ему в тот же день несколько раньше уже рекомендовали другого врача.
Надя настаивала и заявила, что ручается за меня, — ее нельзя было так легко отвадить от принятого ею решения. Самое большое, на что она согласилась, это чтобы мы с доктором Левинсоном (фамилия другого кандидата на то же место) работали вдвоем. «За Полонскую я ручаюсь», — повторила Надя.
— Ну, а за Левинсона ручаются другие вполне ответственные товарищи, например товарищ Шадурская, — возразил Цветков.
— Прекрасно, — подхватила Надя, — соберите их вместе, и пусть они обсудят, что делать.
В тот же вечер мы встретились с доктором Левинсоном. Это был добродушный и восторженный, но очень самолюбивый человек, старше меня лет на тридцать. Он сказал, что у него имеется очень хорошая машинистка, которая никогда не саботировала, и что надо обсудить вместе с нею, как организовать и поставить канцелярию. В канцелярских делах я ровно ничего не понимала и отдала их в его руки.
С этого дня началась моя работа в Комиссии по эвакуации Петрограда, где я должна была заменить саботирующих врачей. Мы работали вдвоем с Михаилом Ивановичем Левинсоном, разделив рабочий день пополам, — с десяти часов до половины второго и с часа до пяти. Казалось бы, кому могло прийти в голову эвакуироваться из Петрограда? Оказывается, об этом думали многие, и прежде всего богатые, наиболее обеспеченные люди. Но уехать из Петрограда нельзя было без нашего разрешения, да еще в письменном виде. Советская власть сразу стала требовать пропуска для посадки в поезда дальнего следования на Украину и Кавказ. Но на Украину уже нельзя было ехать, оставались поезда в хлебные места Поволжья, а также на Дон. В Петрограде было плохое снабжение: не хватало сахара, белой муки, да и черная была в обрез. Все население жило по карточкам.
Во все стороны страны были разосланы «продовольственные отряды» из лучших, наиболее надежных рабочих, которым поручили изымать запасы хлеба в деревнях и отсылать их в голодные промышленные центры — Петроград и Москву.
Но не только продотряды, вглубь России двинулись и наиболее предприимчивые из обывателей, с мешками вещей для обмена, с пустыми чемоданами для желанной добычи. Сотни «мешочников» осаждали уходящие поезда. Да, советская власть отменила покупку билетов на поезда — садись на крышу, цепляйся за поручень, влезай в окно (кстати, окна давно были выбиты).
Подходя утром к Исаакиевской площади, я видела длинную очередь людей, ожидавших приема у «доктора Полонской». Какие болезни могли помешать получению пропуска на выезд из Петрограда — чума, холера? Мы и сами не знали наверное — никто нас не инструктировал. Во всяком случае, слишком толстый карман не мог служить препятствием… Мы с Михаилом Ивановичем пропускали всех. Потом оказалось, что мы выпустили немало вредителей, а кто их разберет? Пропуска на право выезда из Петрограда были заказаны в типографии машинисткой, которую знал Михаил Иванович. Там имелось место для подписи врача, и мы с ним подписывались. К осени, когда хвост посетителей вырос до фантастических размеров, «больные», желающие выехать из голодного, полутемного Петрограда, начали пускать в ход всяческие пружины, вроде тех, что впоследствии получили название ЗИС[359] (то есть «знакомства и связи»).
Тогда Михаил Иванович, у которого было много знакомых в городе, шептал мне: «Елизавета Григорьевна, к вам сегодня придет одна дама, ее зовут Ванда Теофильевна, пропустите ее, пожалуйста, я знаю ее семью», — и я пропускала Ванду Теофильевну. Забыла сказать, что уезжающим разрешалось брать с собой не более 10–15 килограммов ручного багажа.
К осени наша канцелярия сильно возросла. В Петрограде появились беженцы из Финляндии, о которых мы должны были позаботиться. Это были финские коммунисты, спасающиеся от буржуазных белофинских отрядов. С ними были их жены и дети. Мы сняли квартиру где-то на 2-й Рождественской, меблировали ее койками, столами и школьными партами. Михаил Иванович рекомендовал знакомую фельдшерицу, которая должна была их обслуживать. Беженцев привозили на трамваях с Финляндского вокзала. Там были женщины с маленькими детьми — голодные, раздетые, простуженные.