Шестнадцати лет она поступила в университет на философский факультет, и ничто, кроме философии, для нее уже не существовало. В Вольфиле ее выступления[398] слушали очень внимательно люди, «съевшие собаку» на философских диспутах, и считали ее доводы достойными возражения. В жизни она была беспомощна, как новорожденный; конечно, у нее была мама[399], которая всегда убирала за нею, чуть ли не причесывала ее и мыла.
В ту холодную и голодную зиму 20-го года она отморозила руки и носила черные шелковые перчатки, которыми скрывала от людей красные опухоли на ознобленных пальцах[400]. Ее звали Александрой, но она называла себя сокращенно «Асна». Во всей ее фигуре сквозило какое-то неблагополучие. Я посвятила ей стихотворение о том, что
Почерк у нее был нарочито с наклоном налево, искривленный подобно каким-то надписям на камне, и она писала так с детства.
В 20-м году в Асну влюбился Виктор Шкловский, который рассказывал нам, как сделан «Дон Кихот»[402]. Правда, теперь он рассказывал уже не о «Дон Кихоте», а о «Серебряном голубе» Андрея Белого, лучшего мастера русской прозы тех лет. Асна тоже увлеклась «Серебряным голубем» и сделала блестящий доклад об этом романе на одном из заседаний Вольфилы[403]. Виктор Шкловский влюбился в нее стремительно и безапелляционно, как все, что он делал[404]. Он писал ей письма, но не сдавал их на почту, а тайно опускал в почтовый ящик на входной двери квартиры ее родителей на неосвещаемой и захламленной парадной лестнице буржуазного дома. Но Асна не ждала писем и не читала газет: она не открывала почтового ящика. Тогда Виктор Шкловский стал передавать письма мне со скромной просьбой: «Увидите Асну, передайте ей, пожалуйста». Я соглашалась.
Но Асна, не отказываясь от разговоров на философские темы, так как Виктор был интересный собеседник и умел в строгой логической последовательности развивать парадоксальные мысли, от любовных разговоров уклонялась: он не был героем ее романа. Ей нравился строгий, никогда не улыбавшийся молодой философ Штейнберг, о котором говорили тогда, что он демонстративно принял все старозаветные законы ортодоксального иудейства, не писал в субботу и даже не носил в руках портфеля, который в субботние дни — а именно субботы и были установлены днями вольфильских встреч — приносила за ним на Фонтанку, 50 его тетка[405], которую мы считали пожилой женщиной (а было ей тогда лет сорок). Через некоторое время выяснилось, что с той, кого мы считали его теткой, он состоял в законном браке, и именно поэтому он не глядел ни на одну женщину и не улыбался никому из нас.
Однако Асну интересовал только Штейнберг. Она делала все возможное, чтобы после собрания выйти вместе с ним и проводить его хотя бы через Аничков мост, а там «тетка» усаживала его в трамвай и увозила на Васильевский остров[406]. Асна неохотно возвращалась обратно в Вольфилу, где постоянные посетители еще договаривали какие-то недовысказанные мысли и аргументы, а потом Виктор провожал нас обеих — сперва меня до дома 12 по Загородному, а потом оставался вдвоем с Асной и шел с нею до дома 36[407]по тому же заснеженному полутемному проспекту, подымался с нею по темной лестнице, входил в квартиру и оставался бы до утра, если бы кроткая мама не говорила вежливо: «Извините, но Шура очень хочет спать». Тогда он уходил.
Стояла ранняя грозная весна 1921 года. В то время разрешали уехать за границу многим из тех, от кого не было никакой пользы советской власти, в том числе и многим идейным противникам. Материальное положение страны было очень трудным, в городах не было хлеба. В эту зиму было много арестов — отряды ЧК прочесывали город, борясь со спекуляцией, с уголовщиной. Когда какой-либо дом возбуждал подозрение, его обыскивали квартира за квартирой и, чтобы никто не мог выйти наружу и предупредить кого не надо, с внутренней стороны ворот и в подъездах ставили охрану, которая впускала в обыскиваемый дом, но не выпускала оттуда никого.
В феврале такому обыску подвергся дом, где я жила уже много лет[408]. Парадная лестница давно была заколочена и ею не пользовались, в квартире был всего один ход через кухню. В нашей большой столовой была установлена небольшая печка-времянка, называемая тогда «буржуйкой», с длинной трубой, выведенной в окно. Эту печку мы топили, приходя домой, раскалывали тяжелое мокрое полено на мелкие щепки и, чтобы они разгорались лучше, прибавляли туда кубики керосиновых растопок — это было одно из изобретений моего отца, и после его смерти уже много лет оно хранилось в дровяном подвале, а теперь весьма пригодилось.
398
Хронику и протоколы с некоторыми выступлениями А.Л. Векслер в Вольфиле см.:
400
В.Б. Шкловский писал в «Сентиментальном путешествии»: «Елизавета Полонская носила вместе с А. Векслер черные перчатки на руках, это был знак их ордена» (
401
Заключительные строки стихотворения «Ты с холодностью мартовского льда…» (вошло в книгу Полонской «Знаменья» (Пб., 1921), с опечаткой в фамилии Векслер).
402
Работа В.Б. Шкловского «Как сделан „Дон-Кихот“» включена в его книгу «Развертывание сюжета» (Пг., 1921).
403
Доклад А.Л. Векслер о «Серебряном голубе» А. Белого был сделан, возможно, на заседании ОПОЯЗа.
404
Отношение Шкловского к Векслер поясняет текст сохранившегося в архиве Полонской «Сл
(* Особенно серебряным.)
405
Имеется в виду С.В. Штейнберг — жена А.З. Штейнберга (см. публикацию Н. Портновой писем А. Штейнберга к жене в: Новый мир. 2006. № 1. С. 127–141).
408
События в Петрограде описаны умышленно неточно; они относятся к 1922 г., проводимые обыски и организованные засады были не уголовного, а политического содержания — искали деятелей эсеровского подполья (в данном случае В.Б. Шкловского; аналогичную засаду на квартире Тынянова описал В. Каверин в книге «Эпилог», изданной в 1989 г.).