Пока двое красноармейцев под руководством сотрудника ВЧК обыскивали наши комнаты, мой брат начал раскалывать полено и разжигать огонь, прибавляя на щепке понемногу от маленького, завернутого в промасленную бумагу кубика. Сторожившие нас красноармейцы очень заинтересовались незнакомым способом топки и от нечего делать предложили тоже поколоть дров. Тем временем я вспомнила, что в нотную тетрадь, лежавшую на рояле в нашей столовой, я сунула последние из писем, переданных мне Виктором для Асны. Письмо было подписано его крупным размашистым почерком. Я подумала, что незачем этим письмам попадать в руки ВЧК[409]. Но подойти к роялю и взять их я не смела, чтобы не вызвать подозрений. Обыск в моей комнате продолжался. Мама зажгла маленькую керосиновую лампочку, но, к нашему удивлению, электричество в нашей квартире горело ярко — обычно в это время оно еле-еле светило: очевидно, было дано распоряжение освещать обыскиваемые дома.
Мама накормила моего сынишку кашей, которую мы хранили с обеда завернутой в бумагу и несколько теплых платков, и красноармейцы с любопытством смотрели на эти приспособления. Чего не придумают матери! Потом я сказала маме, что надо уложить ребенка спать, но он долго не хотел отойти от ярко пылающей «буржуйки», в которую наши «гости» все время подбрасывали щепки. Наконец мама взяла его на руки, раздела, уложила, укрыла. Я сделала ей знак, чтобы она подошла ко мне. Шепотом, чтобы никто не слышал, я попросила ее взять с рояля клавир «Пиковой дамы» и выбросить все, находившееся в нем, в уборную на кухне.
Мама была неразговорчива, но я видела, что неожиданный визит произвел на нее сильное впечатление. Может быть, она вспомнила обыск, который делали у нее и ее подруги Дины, когда они жили на Фонтанке в 1880 году. Глаза ее блестели, она кивнула мне головой — все будет сделано. В свое время она не раз рассказывала мне об этом обыске, когда по всему Питеру искали народовольцев. Рассказывала о том, как один студент ответил жандармскому офицеру на вопрос о том, откуда у него взялся свинцовый типографский шрифт, найденный у него под матрасом: «Я так обрадовался, увидя вас, что у меня с плеч свалился груз, и он, должно быть, превратился в этот шрифт!»
Да, у мамы за плечами было хоть маленькое, но революционное прошлое.
Она накинула себе на плечи большой клетчатый платок, покрывавший ее узкую фигуру до пят. Когда-то она рассказывала мне, что в дни ее молодости студенты носили эти клетчатые платки — их называли пледами — вместо пальто. Из моего первого заработка я купила маме такой клетчатый платок.
Мама прислонилась к роялю, незаметно взяла клавир «Пиковой дамы» и закрыла его клетчатым платком. Потом она подошла к кровати ребенка, поцеловала его и вышла на кухню. Никто не заметил этого, и лишь я следила за тем, как ее фигурка скрылась в нашем темном коридоре. Потом донесся плеск спускаемой воды и протяжный вой: это был «Полоскушкин» — так мы называли таинственный персонаж, якобы живущий в нашем водопроводе и время от времени дающий знать о себе стонами и всхлипами. Я даже начала писать поэму о Полоскушкине[410], о том, как он, бедняга, продал свое тело черту за буханку хлеба и, оставшись без тела, поселился в трубах нашего водопровода и напоминал о себе то в кухне, то в ванной.
Услышав голос Полоскушкина, я поняла, что все сделано. Обыск кончился поздно. Книги и рукописи, погруженные в старую лубяную корзину, уехали. Но двое красноармейцев остались дежурить на кухне, где всю ночь горел свет. Ночью они, должно быть, сменились, так как наутро там были двое других, но и эти охотно принимали участие в колке дров и топке печи. В полдень вернулась первая смена и принесла причитавшийся нам хлеб, по сто граммов на человека, один ломтик белого хлеба для ребенка. Потом начальник караула вынул из кармана маленький кусочек тщательно завернутой промасленной бумаги и сказал: «Вот, для вашего дитю. Масло».
Засада просидела у нас трое суток, а потом ушла. Я бросилась на завод Сан-Галли, где очень удивлялись моему отсутствию. На моем столе лежала бумажка — меня вызывали в райком. Там товарищ Мариампольский спросил меня, могу ли я провести занятия по оказанию первой помощи с работницами района. В тот же день вечером в доме на углу Невского и Фонтанки собрались работницы — по большей части молодые, и я учила их оказывать первую помощь и делать перевязки. Они очень увлеклись искусством накладывания повязок и гипса при переломах и весь вечер перевязывали друг другу то руку, то ногу, то голову. Некоторые особенно искусно научились делать так называемую «шапку Гиппократа», то есть предохранительную повязку при ранениях головы, а также остроумную повязку при ранениях носа и подбородка, берущую очень мало бинтов, но весьма эффективную.
409
Боязнь Полонской, что письма Шкловского будут обнаружены при обыске, объясняется именно тем, что Шкловский был причиной обыска и засады у нее в квартире.
410
Имеется в виду «Печальная история Полоскушкина» в 5 частях, с посвящением «Ираиде Генриховне Бахта, в чьей квартире и нынче живет душа Полоскушкина»; написана в 1921 г.