Города и встречи

Гумилев с возмущением сказал ему:

— Так съешьте, Александр Александрович, все сразу, и будет вам лучше! — Но Блок промолчал…

Рассказывая об этом, Гумилев кипел от негодования:

— Какая ледяная выдержка! Какое бесчувствие! Я бы съел все сразу, и будь что будет!

У слушателей этот рассказ не вызвал удивления. Должно быть, среди нас было большинство таких, кто тоже съел бы все сразу, зная, что завтра не получишь ничего.

Больше мы не видели Гумилева в Союзе поэтов[438].

.................................................................

В один из августовских дней 1921 года — это, кажется, была суббота, выходя в половине пятого из Детскосельского вокзала, я увидела наклеенную на стене четвертушку бумаги с написанным от руки извещением о похоронах Александра Блока на Смоленском кладбище и что вынос тела из квартиры поэта на Пряжке[439].

Я осталась ночевать в городе и утром пошла на похороны. Это были тихие похороны, много полевых цветов на могиле и в руках провожавших. Пришло очень много молодежи, казалось, все знакомые между собой. Шли, крепко взявшись за руки, молчаливо, понимая все значение утраты.

Блок был для нас символом Петербурга, но мы знали, что он слушал «дыхание революции», и понимали, что старая жизнь закончилась.

Возвратясь с похорон, я написала стихи, посвященные Блоку[440], и они открыли мою первую книжечку, которая вышла в свет в голодные дни Петроградской Коммуны и была для меня первой попыткой говорить правду открыто:

Нас не манил огонь на дальних башнях,
Не старый Рулевой ошибся у руля,
Нет, дома, в комнатах, уютных и домашних,
Застигнула нас гибель корабля.

И выхлестнуты страшною волною
В знакомые дома, среди родной страны, —
Мы одиночеству, и холоду, и зною,
И голоду на жертву отданы.

Но прадедов суровое упорство
У внуков ветреных еще цветет в крови,
И голос родовой, настойчивый и черствый,
Еще твердит упрямое — живи! —

И мы живем и, Робинзону Крузо
Подобные, — за каждый бьемся час,
И верный Пятница — Лирическая Муза
В изгнании не покидает нас.

7. «Эрато» [441]

Это было осенью 1920-го. Мы подружились с Берманом, которого я теперь называла просто Зорей.

Возвращаясь ко мне (он обычно провожал меня) с различных литературных сборищ, — а их было множество в тот год, — мы читали друг другу только что написанные стихи. Зоря писал тогда свои поэтические строки подряд, как прозу. Это объяснялось не только отсутствием бумаги, но и вкусом самого поэта.

Правда, с бумагой было очень плохо, и газеты стали совсем маленькие, но все же в Петрограде выходило много газет на шероховатой и ломкой, чисто древесной бумаге, без всякой примеси облагораживающих тряпок. Книги тоже печатались, и мы расхватывали их вместо булок, так как булок не было.

Однажды Зоря показал мне только что вышедшую книжку стихов Натана Венгрова «Детское»[442]. Книжка мне понравилась, хотя была напечатана на газетной серовато-желтой бумаге, с гравюрами. Зоря пояснил: «Вы думаете, что это ксилография, но эти гравюры сделаны на линолеуме; цинка и дерева сейчас не достать. Вот и мой приятель, замечательный гравер Коля Купреянов, тоже перешел на линолеум».

В Москве тогда издавали много книг, но к нам в Петроград они попадали больше с оказией, в чемоданах приезжих. Зоря сказал мне: «Хорошо был издать и вашу книжку стихов. У вас, наверное, наберется».

438

Н.С. Гумилев был арестован 3 августа 1921 г. и через три недели расстрелян.

439

Блок умер в воскресенье 7 августа 1921 г., хоронили его в среду 10 августа.

440

Эти стихи были написаны 5 августа 1921 г., за два дня до смерти Блока, и первоначально названы «Эрато»; после смерти Блока они были посвящены ему и опубликованы без названия с посвящением поэту; потом, в 1930-е, Полонская безуспешно пыталась включить их в книгу «Года», назвав «Голос из хора», но сняв посвящение, цензура не пропустила их и в ее «Избранное» (М.; Л., 1966).

441

Впервые (с купюрами) — в составе публикации Полонской «Начало двадцатых годов» (Простор. 1964. № 6. С. 117–119).

442

Имеется в виду книга: Венгров Н. Зверушки: Стихи маленьким. Рисунки Н. Альтмана, Ю. Анненкова и др. М.: Гиз, 1921. 36 с.