После вторичного обхода книжных магазинов Зоря вернулся очень довольный: было продано 70 экземпляров, деньги ему заплатили наличными. Теперь мы могли выкупить еще сто экземпляров «Новой Трои» и сдать в набор мою книгу — «Знаменья», так я назвала ее.
Я разбила свою книгу на несколько разделов. Там были стихи о событиях, которым я была свидетельницей, о войне, о наступлении Юденича в 1919 году, о детях, о любви. Я не включила в книгу своих старых стихотворений, — мне они казались детскими и манерными.
С напечатанием моей книги получилось недоразумение. Деньги настолько упали в цене, что метранпаж типографии отказался дать распоряжение набирать ее. Зоря долго его упрашивал и в конце концов получил согласие набрать мои стихи и напечатать их, если мы оплатим работу чем-нибудь реальным. Но у нас не было ничего реального: ни масла, ни сахару, ни хлеба. Чем могли мы прельстить безжалостного метранпажа? Но Зоря ходил к нему несколько раз и однажды заявил мне: «Он сказал, что за деньги купить ничего нельзя. Магазины все закрыты, товары конфискованы. Даже бриллиантина для усов найти не может».
И Зоря описал мне метранпажа. Это был очень щеголеватый мужчина, лысый, но с большими усами. Для придания красы усам он всю жизнь пользовался бриллиантином, а теперь аптекарские магазины закрылись и бриллиантина не было. Я подумала: может быть, мне удастся найти бриллиантин по линии своей второй профессии, и на другой же день спросила на работе у нашего районного фармаколога, Исая Григорьевича:
— Вы часто распечатываете закрытые аптекарские магазины. Не попадается ли вам бриллиантин?
— А что это такое? — спросил Исай Григорьевич.
— Какая-то мазь для усов и волос. Ею фабрят, мажут усы и прически. Она придает волосам стойкость, блеск и красивый вид.
Исай Григорьевич посмотрел на меня иронически, но пообещал:
— Завтра с доктором Парушевым мы начинаем осмотр аптекарских магазинов нашего района.
Доктор Парушев был болгарин, который остался в России и всем сердцем принял советскую власть. Он казался грубоватым, но был очень добрый человек. Его я тоже попросила насчет бриллиантина. Несколько дней не было ответа, но как-то на моем столе я нашла 10 запечатанных коробок с надписью «Бриллиантин», а в каждой коробке было по 50 тюбиков.
— Зачем вам это? — спросил Парушев. — Мы эту дрянь выбрасываем. Теперь никто этого не покупает.
— Мне нужно для мужа… Он очень любит…
Парушев улыбнулся и молвил:
— А моей жене не нужен бриллиантин. Ей бы что-нибудь съестное.
Берман с восторгом выхватил у меня коробки и заявил, что теперь мы можем напечатать всех авторов Петрограда. И действительно, через несколько дней первая книга моих стихов была у меня в руках.
Так же, как для книги Бермана, гравюру для обложки резал Николай Купреянов. Гонорар он взять отказался, заявив, что пальмовая доска вознаградила его за все труды.
По той же системе мы разнесли первые сто экземпляров «Знамений» по магазинам. Книга быстро разошлась, и Зоря сказал весело:
— Пусть Оксенов не задерживается.
Оксенов назвал свою книгу «Зажженная свеча»[444]. Затем я стала торопить Костю Державина. Он не заставил себя ждать и вскоре принес каллиграфически переписанную рукопись «О трагическом». На титульном листе он добавил слово «Опыт». Мы прочли его рукопись с большим интересом и сдали в типографию одновременно со сборником первых новелл Зощенко под названием «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова».
Зощенко захотел, чтобы его фамилии не было на обложке, которую по его желанию напечатали на тонкой синей оберточной бумаге. Фамилию он разрешил печатать только на титульном листе.
Рассказы «Виктория Казимировна» и «Аристократка» тогда же получили должную оценку со стороны наборщиков, — они хохотали до упаду, о чем рассказал Зоре метранпаж, а я с его слов сообщила Зощенко. «Как у Гоголя, помните?» — сказала я. Зощенко, видимо, был очень доволен и тогда же подарил мне сигнальный экземпляр с трогательной надписью[445]. Мы стали думать о том, кого привлечь из новых авторов. Груздев предложил свой перевод какой-то книги о пластическом движении, но рукопись была слишком велика, да мы и не хотели печатать переводы.
Я забыла написать о цензуре. В цензуру, то есть в Горлит, наши книги носил Берман. Там просматривали и ставили штамп: Р.В.Ц. (разрешено военной цензурой). Вот и все о цензуре.
Издания «Эрато» имели успех. В Доме литераторов, куда я пришла на очередную субботу, ко мне подходили весьма известные писатели, пожимали руку и цитировали строчки из моих стихов:
444
«Зажженная свеча» — первая книга стихов Оксенова (Пг., 1917); издательство «Эрато» выпустило вторую книгу его стихов — «Роща» (Пб., 1922).