Были годы, когда само это название считалось одиозным[450]. Некий литературный бонза по ошибке назвал их скорпионами, а малограмотность других использовала эту ошибку. Но в становлении советской литературы «Серапионовы братья» сыграли значительную роль. Они были первооткрывателями, пионерами новой эпохи. Пролетарские писатели еще не умели писать, были в плену у высокопарных фраз, ходульных образов. На сторону нового сразу встали футуристы, но из них могли выйти и фашисты (например, Маринетти). Я прошу читателей простить мне сие самовольное отступление от «мемуарного жанра», но я ведь тоже человек и не могу отказать себе в удовольствии сказать правду.
В кружок «Серапионовых братьев» вошли Михаил Слонимский, Константин Федин, Николай Никитин, Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, литературовед Илья Груздев и драматург Лев Лунц, несколько позднее Всеволод Иванов. Сначала вообще не хотели принимать поэтов, но я настояла на том, что имею право войти в число членов этой литературной группы.
Илья Груздев, добрый мой приятель, посоветовал мне: «Предложите принять вместе с вами еще одного поэта. Мне приносил свои стихи молодой поэт-кавалерист. Посмотрите его стихи». И он передал мне клеенчатую тетрадь, вроде бухгалтерской, где четким крупным почерком были записаны стихи Николая Тихонова. «Сами», — прочла я заголовок последней небольшой поэмы. Стихи Тихонова мне очень понравились. А в следующую субботу Тихонов уже появился у «серапионов» и прочел «Балладу о гвоздях».
Федин первый взял слово и сказал: «Примем этих поэтов»[451].
Кроме «серапионов» наши собрания посещали двое мальчиков — Николай Чуковский (сын Корнея Ивановича, ныне романист и переводчик) и Володя Познер (видный французский романист и критик, коммунист)[452]. Они оба также посещали студию «Всемирной литературы». Из более старших всегда бывали Шкловский, Эйхенбаум, иногда приходили Ахматова. Замятин, Шагинян[453].
Протоколов не вели, хотя собрания бывали в высшей степени бурными. Надо сказать, что, несмотря на крайне трудные условия жизни, все были полны бодрости — мы твердо верили в победу Революции. На собраниях иногда читали пародии на своих товарищей, шуточные оды (это была моя специальность). Привожу здесь начало первой моей «Серапионовской оды» в том виде, как она сохранилась в одной из моих старых тетрадей:
Каждый год к 1 февраля, ко дню рождения нашего «братства», писалась новая ода, где пышным слогом, с юмором сообщалось об изменениях в жизни каждого из нас. Кроме меня очередную «вещицу» читал Зощенко. Так он называл свои новеллы, которые радовали нас в этот день.
Брат «летописец» Илья Груздев отбирал у нас эти произведения в свой архив, но Груздев (уже через много лет) внезапно умер, и только в моих разрозненных, беспорядочных тетрадках остались следы наших «пиршеств духа».
Как меняется время… Редактор просит меня рассказать побольше о «Серапионовых братьях». А еще недавно….
Свои произведения «серапионы» на собраниях читали и сразу по прочтении обсуждали, подвергая их жесткой и нелицеприятной, недружественной критике.
Иногда в комнате Слонимского, где происходили собрания, появлялись люди, приехавшие с фронтов Гражданской войны, некоторое время ходили (если их привел кто-нибудь из «своих») и опять исчезали так же внезапно, уезжая обратно на фронт. Бывал несколько раз Гайдар, который тогда еще носил фамилию Голиков, в то время молодой командир Красной армии.
Пожалуй, самым важным в наших отношениях было то, что мы все были интересны друг другу. Каждый из нас прошел через многое — через войну, через революции, каждый пришел из другого круга людей и многое видел по-своему. Первой нашей заповедью было говорить и писать правду. Фальшь и украшательство мы преследовали в себе и в своих товарищах сильнее всего, и эта честность по отношению к тому, что мы писали, была чем-то вроде обета, связывавшего нас. Мы все были атеисты, но в нашем отношении к литературе было что-то общее с верой и сознанием долга. Может быть, поэтому, когда один из самых молодых среди нас, Лева Лунц, предложил назвать наше объединение «Серапионовым братством», мы все ухватились за слово «братство» и даже не подумали о пустыннике Серапионе, которого выдумал Эрнст Теодор Амадей Гофман. В шутку мы называли себя братьями, и остроумного, веселого Лунца окрестили «братом скоморохом». Были ли другие прозвища у остальных братьев — этого я не помню[455], но, нещадно ругая друг друга, мы друг другу помогали в жизни, во всех ее трудных случаях.
450
Имеется в виду период после доклада Жданова «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», представлявшего собой разнос Зошенко и Ахматовой.
451
По другим версиям, Полонская стала членом кружка раньше Тихонова, которого приняли последним (см.:
452
В.С. Познер, уехав с семьей в 1921 г. во Францию, вступил во Французскую коммунистическую партию и получил возможность приезжать в СССР, сохраняя дружеские отношения с товарищами по литературной группе; сохранилось несколько его писем к Полонской.
453
Сохранилась обширная переписка М. Шагинян с Полонской с конца 1920-х. В гранках второй книги стихов Полонской стихотворение «Что мне за дело…» было посвящено М. Шагинян, но в книге напечатано без посвящения.
455
Прозвища были, но не у всех «серапионов». Слонимский именовался «Братом-Виночерпием», Никитин — «Братом-Ритором», Вс. Иванов — «Братом-Алеутом».