Но Маршак не только сам сочинял стихи и создавал пословицы, творил незабываемые образы, вроде Мистера Твистера, американского министра. Маршак умел зажечь своим напором других. Это были годы, когда вокруг Маршака, как грибы, рождались писатели для детей. Именно он сделал детского писателя из Тынянова, который вовсе не хотел быть им, но написал классическую книгу о Кюхле под влиянием Маршака[558]. Это Маршак вызвал ответный огонь в Тихонове, и Николай Семенович создал своих «Военных коней»[559], так же незыблемо утвердившихся в нашей жизни, как кони Клодта на Аничковом мосту. А Каверин, фантаст и литературовед, биограф «хазы» и университетских чудаков[560], не под влиянием ли Маршака и всего маршаковского окружения начал писать о живых ребятах, которых в жизни встречали не менее чудесные похождения, чем героев Гофмана, но его мальчики и девочки боролись не с фантастическими силами зла, а с вполне реальными мошенниками и проходимцами, прикрывающимися фиговым листиком новой морали; они были предшественниками тех, которые шли открывать Северный полюс, поднимались в стратосферу, смело вышли в космос[561]. Вокруг Маршака создалась целая колонна новых писателей: его младший брат, известный под псевдонимом М. Ильин, сумел открыть для молодежи безграничные просторы науки, а Виталий Бианки научил ребят понимать, знать и любить природу — и животных и растения. И за всеми ими был Маршак, улыбающийся своей умной иронической улыбкой, видящий своими близорукими глазами, скрытыми за стеклами очков, то, что таится в сердцах людей и чему надо дать выход, чтобы оно засияло всей силой таланта.
Рядом с Самуилом Яковлевичем был Борис Житков — моряк, путешественник, инженер, знающий, как сделаны все вещи, и Самуил Яковлевич взял его в работу и помог ему рассказать людям о том, что он знал о вещах и людях.
Какое это было время! Ведь до Маршака с детьми принято было сюсюкать, говорить им разные сладкие слова, скрывать от них жизнь и подменять ее похождениями букашек или добродетельных принцев и принцесс. Правда, золотой фонд для детей включал «Дон Кихота», «Гулливера», «Робинзона», но это были книги для взрослых и о взрослых, взятые во всем мире детством и молодостью на вооружение. Недаром один из первых журналов, который у нас стали издавать для детей, назывался «Новый Робинзон»[562]. Он издавался при «Ленинградской правде», где многие из нас тогда работали в качестве очеркистов. Редакция журнала помещалась в первом этаже, а его редактором, разумеется, был Маршак.
Мы все заходили туда, возвращаясь сверху, с четвертого этажа, где помещались редакторы «Ленинградской правды», и мы задерживались в кабинете Самуила Яковлевича, сидя кто на стуле, кто на подоконнике, обсуждая все, что еще нужно и можно сделать, о чем еще можно рассказать детям.
А после «Нового Робинзона» Маршак встал во главе Детского отделения Государственного издательства в Петрограде. Это было в Доме книги на Невском, и тогда у него уже появились помощники, секретари, которыми он руководил, которых он выучил и которые сами тоже писали. Им он сумел привить бесконечную любовь к детской литературе. Долгое время все, что было интересного и живого в литературных кружках Ленинграда — а их уже стало много, они возникли на фабриках и заводах, — приходило к Маршаку, и он, кладя руку на сердце и задыхаясь, все же находил время читать, править, указывать дорогу молодым работникам литературы для детей.
Обо всем, что последовало, о Маршаке-переводчике, авторе стихов для детей и для взрослых, баснописце, сатирике, пусть скажут другие. Я хотела только вспомнить о самом начале, о том, чем Самуил Яковлевич был в жизни моего поколения, и сказать ему за это искреннее спасибо.
19. Сергей Есенин[563]
В 1913 году, приезжая в Петербург[564], я знала Брюсова, Блока, Кузмина, Ахматову и маленьких поэтов — Городецкого, Рюрика Ивнева, а также крестьянского поэта Клюева, но все они тушевались перед гением Блока. В Париже мы читали «Незнакомку» и чеканные стихи Валерия Брюсова. Есенин и Клюев не существовали для нас. В Париже я начала писать стихи и показала их Илье Эренбургу, некоторые ему понравились, и он взял их в № 2 альманаха «Вечера», вышедший в Париже в июне 1914 года.
Приехав в Петроград весной 1915 года, я узнала о том, что происходило в русской литературе за последние два года, так как была оторвана от нее во время германской войны. Мой брат, очень интересовавшийся поэзией, рассказал мне о кабаре «Бродячая собака»[565], где собирались поэты, писатели, актеры, куда и он иногда имел доступ. Я познакомилась через Лилю Сегаль (дочку маминой приятельницы) с молодыми поэтессами тех дней, влюбленными в Блока и Ахматову, с Юлией Эйгер и Кузьминой-Караваевой, автором книги стихов «Скифские черепки». От них я услышала о Есенине и Клюеве, которых почему-то связывали вместе, но я не интересовалась их стихами. Живя во Франции, во время войны я писала стихи о том, что видела и переживала, должно быть бессознательно подражая акмеистам. В моих французских медицинских тетрадях, вперемешку с записями лекций, сохранились черновики моих стихов, написанных в Нанси, где я перенесла вместе с группой молодых французских и русских врачей бомбардировку города из немецких орудий, эвакуацию госпиталя в подвалы монастыря и два месяца осады.
558
К.И. Чуковский, прочитав воспоминания Полонской о Маршаке, написал ей 7 ноября 1963 г.: «О Маршаке очень верно, хотя есть и недомолвки… Маршак поэт огромного масштаба. Он вдохновлял очень многих писателей, призывая их писать для детей: Алексея Толстого („Золотой ключик“), Хармса, Шварца и т. д. Но к Тыняновской „Кюхле“ он не имел никакого отношения» (
559
Сборник рассказов Тихонова, написанных в 1927 г. на основе военно-кавалеристского опыта автора в Первую мировую войну (
560
Имеются в виду повесть В. Каверина «Конец хазы» (1926) и его роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1929).
562
«Новый Робинзон» — двухнедельник, выходивший в 1923–1925 гг. как орган пионерской организации и Ленинградского губкома РЛКСМ.
565
Петроградское литературно-художественное кабаре «Бродячая собака» существовало с 31 декабря 1911 по 3 марта 1915 г. См.: