1 февраля 1924
Серапионовская ода
Друзья! Лирические оды
Писала я из года в год,
Но оды выпали из моды,
Мы перешли на хозрасчет.
Об этом факте не жалея,
Как Серапион и как поэт,
Я подсчитаю к юбилею
Все хозитоги за пять лет.
Начнем с Каверина. Каверин
(Одна десятая судьбы)[716]
Десять десятых перемерил
И хазу[717] прочную добыл.
Сказать про Тихонова надо,
Что для поэта нет преград:
Покончил разом он с балладой
И держит курс на Арарат.
Никитин — тоже к юбилею
Идет на должной быстроте:
За ним могила Панбурлея[718],
Пред ним карьера в Болдрамте[719].
Слонимский, изживая кризис,
Машину создал Эмери[720]
И лег меж Правдой и Ленгизом
На Николаевской, дом З[721].
Иванов для Серапионов
В России сделал всё, что мог,
И Серапионовскую зону
Он расширяет на Восток.
Один лишь Зощенко теперь
Живет в обломках старой хазы,
И юмористы СССР
Валяют под него рассказы.
Да Груздев, нерушим и светел,
Живет без классовых забот.
Так на пороге пятилетья
Мы перешли на хозрасчет!
1 февраля 1926
Лавочка великолепий[722]
Памяти Льва Лунца
Так. За прилавком пятый год
Стоим. Торчим. Базарим.
Прикроем, что ли, не в черед?
Пусть покупатель подождет:
Шабаш. Подсчет товарам.
С воспоминаний сбив замок,
Достанем из-под спуда
Что каждый в памяти сберег,
Что в тайный прятал уголок —
Усмешку, дерзость, удаль.
Пусть в розницу идут слова,
Как хочешь назови нас, —
Пусть жизнь товар и смерть товар, —
Не продается голова
И сердце не на вынос.
«За ветер против духоты», —
Нам запевает стих.
Как полководец, водишь ты
Сложнейший строй простых.
И отвечает друг второй:
«Я тоже знаю бой.
Свинец и знамя для врагов —
Они отлично говорят.
Но кто не понимает слов,
Тому лекарство для ослов —
Колючка в жирный зад».
И отвечает третий друг:
«Увидеть — это мало.
Я должен слову и перу
Передоверить все сначала —
Вкус городка и дым вокзала,
Войны громоздкую игру».
Так говорим живые мы,
А там, в чужой стране,
Под одеялом земляным
Последний друг в последнем сне.
Он писем тоненькую связь,
Как жизни связь, лелеял.
Его зарыли, торопясь,
По моде иудеев.
А он любил веселый смех,
Высокий свет и пенье строк,
А он здесь был милее всех,
Был умный друг, простой дружок.
И страшно мне, что в пятый год,
Не на чужбине и не в склепе,
Он просто выведен в расход
Здесь, в лавочке великолепий.
1925
Анне Ахматовой[723]
Я вижу город мой в рассветный ранний час.
Брожу по площади — как берегу столетий.
Хожу и думаю и насыщаю глаз
Холодной пышностью его великолепий.
И муза здешних мест выходит из дворца,
Я узнаю ее негнувшиеся плечи,
И тонкие черты воспетого лица,
И челку до бровей, и шаг нечеловечий.
вернуться
718
Рассказ Н. Никитина «Могила Панбурлея» (1924) дал название и сборнику его рассказов, и сценарию фильма.
вернуться
722
Написано в начале 1925 г.; вошло в третью книгу Полонской «Упрямый календарь» (Л., 1929).
вернуться
723
В другой редакции впервые — альманах «Поэзия». 1985. № 42. С. 121–122 (Публикация М. Полонского и Б. Фрезинского).